Сюжеты Ельцинской эпохи

В следующем году Россия будет отмечать юбилей — десять лет выборной демократии. И следующий же год даст старт новой волне выборных кампаний всех уровней: выборы в Госдуму, потом выборы президента, губернатора и т. д.

В начале 1989-го состоялись выборы на Съезд народных депутатов СССР. На тех выборах впервые выпукло обозначились разнообразные противоборствующие интересы предвыборных групп. В общих чертах именно тогда стала складываться протопартийная выборная система, отдельные фрагменты которой существуют до сих пор: сильна была номенклатура КПСС среднего звена, составляющая сейчас руководство КПРФ; под пятой КПСС, но уже в чем-то самостоятельно, старались влиять на ход выборов крупные хозяйственники; в радикальной волне оппозиции вызревали демократы разных оттенков и националисты.

Та выборная кампания была совершенно любительской. Ставленники КПСС или красных директоров, обладавшие, казалось бы, поддержкой власти и денег, вполне могли проиграть самовыдвинувшимся случайным активистам. Не потому, что активисты были более технологичны, а потому, что они ярче и смелее использовали интерес населения к преобразованиям.

Главной формой агитации были митинги и пикеты. Мощнейшим ресурсом было наличие ксерокса: плохонькая листовка шла нарасхват. Самое главное — те выборы принципиально не требовали денег. Интерес людей к политике был настолько велик, что можно было сделать кампанию практически на одном энтузиазме единомышленников.

Выборы на Съезд депутатов СССР в 1990 г. и последующие выборы президента России в 1991 г. стали этапами на пути профессионализации выборных технологий. Пришло понимание (пожалуй, чрезмерное) важности политической платформы, стали более разнообразными приемы агитации.

Предвыборная агитация преодолела рамки листовок и митингов, стала обживать страницы газет и экраны телевизоров. Люди пошли в политику уже не только за идею, но и за деньгами. И все же это было еще романтическое время. <…>

Все это закончилось на выборах 1993 года. Вдруг обнаружилось, что огромная люмпенизированная масса не очень хорошо образованных людей среднего и старшего возраста тоже обратилась к политической жизни — тогда, когда им в руки дали бюллетень, а перед этим мозги с экрана промывал Владимир Вольфович Жириновский. Эта масса вдруг обнаружила, что она реально может высказать суждение о своей жизни. Но не умея сделать свою жизнь приятной и не понимая причин этого неумения, эта масса стала голосовать за маргинальные политические проявления. Демократы, недовольные советским режимом, уступили политическую арену просто «недовольным».

Так Жириновский в 1993 году открыл новую страницу в выборном развитии российской демократии. Вдруг оказалось, что наиболее активен старший электорат, совершенно логично настроенный по иждивенческому варианту. (Наиболее ярко это проявилось на выборах в Государственную Думу в 1995 году.) В конце концов в голосовании политическая структура общества в значительной мере была сведена к образовательной структуре наиболее активного — старшего — электората.

Коммунисты успели это понять перед выборами-95. Именно они начали раскручивать маховик протестной риторики, которой начисто были выбиты из массового сознания представления о политической ценности либерализма.

В выборных кампаниях 1995, 1996, 1997 годов политики уже всех мастей обращаются не к либеральным ценностям (это даже опасно), а к иждивенческим и патерналистским ожиданиям слоев населения, считающих себя обездоленными. Даже политики, по уровню своего образования, благосостояния, по складу своего мировоззрения вроде бы призванные говорить о либеральных ценностях, все равно делают упор на социал-иждивенческую риторику. Дошло до того, что протестные приемы эксплуатирует действующая власть.

В результате выборы и политическая жизнь вообще стали соревнованием протестов. Лучшим окажется тот, кто скажет хуже про нашу жизнь! При этом реально оценивать качество жизни люди уже не могут. Аффект бедности: модно считать себя бедным независимо от своего реального благосостояния. Хоть кто-то публично вызовется обозначить себя процветающим человеком? Разве что чудак какой. Это будет воспринято как фрондерство, а не как норма общественной морали. Вот это и страшно. Протестная риторика, обращенная к иждивенцам, а не к создателям национального продукта, убивает конструктивные общественные ориентиры. <…>

Протест — главная идеология современной политики. Даже Ельцин победил благодаря тому, что Чубайс и Филатов нашли для него удачную форму протеста — протест против возвращения мрачных коммунистических времен. После президентских выборов протестность привела к такой маргинализации массового сознания, что из народа начисто вытравились какие-либо представления о необходимости политического конструктива. Злоба возобладала над верой.

С тем приблизился конец биполярного противостояния коммунистов и демократов. Демократы, для которых протест (против КПСС) тоже некогда был мобилизующим фактором, легко перешли в лагерь недовольных. Да и власть, составлявшая с ними праволиберальный союз, со своей стороны предала демократов, избрав ориентацию на консерватизм не политического, а номенклатурного толка.

Политические краски перемешались. В нынешнем политическом споре привлечь голоса можно только за счет все более и более радикальных протестных поливов. Этакая протестная возгонка. В этих условиях сдает свои позиции и КПРФ, ставшая системной оппозицией и переставшая быть оппозицией. В сытом Зюганове маловато протестной символики, он не излучает протестную энергию, как бы лоб ни морщил.

Совершенно логично появляется новая политическая сила, выражающая протест не по классовому, а по национальному признаку. Очень точное понятие национал-социализм. Националисты объясняют плохое качество своей жизни не классовыми, а национальными причинами.

Националисты тем более активно наращивают свой политический потенциал еще и потому, что здравомыслящая часть общества тоже жаждет национального самосознания и ищет формы идентификации государства в державных и культурно-империалистических образцах СССР и царской России. К тому располагают и внешнеполитическая ситуация, и внутренний разлад. Россия ищет свою самость на всех этажах национального самоопределения.

Сопоставив тенденции в перекраивании политического пространства, можно предположи основные черты предстоящего выборного сабантуя 1999–2001 годов. Во-первых, понятно, что поле работающих политических идей сужается вокруг идеи протеста. Некогда демократия наглядно и очевидно отличалась от коммунизма. Чем же отличаются друг от друга разные оттенки национал-патриотизма — народу будет трудно понять. В этих условиях участникам выборов понадобятся более тонкие технологии, более серьезные затраты материальных ресурсов для ограничения своего оттенка предвыборной идеи от конкурирующего. По этой же причине возрастет иррациональность предвыборной символики — смыслы будут замещены яркими образами. [15]

Во-вторых, противостояние демократов и коммунистов не будет больше осевым. И те, и другие найдут свои интерпретации протеста и будут по-своему упражняться в охаивании существующего порядка вещей. Но лучше и тех, и других это «тотальное плохо» смогут «объяснить» политики, использующие национальную и националистическую протестную риторику. Протестная энергия с националистской окраской мобилизует больше людей, чем коммунистический или демократический протест. Дело в том, что протест, который используют социалисты и левые вообще, требует все более и более ярких образов, все более мощной стабилизующей энергии. А национальные различия изначально имеют больший потенциал энергии, чем классовые. Национальные претензии ближе к животной природе человека, чем классовые. (Поэтому, кстати, социальный протест, который никак не находит удовлетворения своих требований, рано или поздно скатывается к бытовому фашизму.)