Тогда, в Багио

Вскоре после возвращения из Багио я получил приглашение поделиться впечатлениями в одном издательстве. Встреча состоялась 26 сентября. Вел ее главный редактор. Среди гостей был международный мастер по шахматам И. Е. Ватников, старший преподаватель МГУ.

В конце выступления я позволил себе высказать следующую мысль (привожу высказывание слово в слово):

— Люди, верящие в теорию биоритмов, очень опасаются неблагоприятной для Анатолия Карпова поры, которая начинается 30 сентября и продлится примерно по 9 октября, в это время чемпион будет в отрицательной фазе и эмоционального и интеллектуального циклов, в то время как претендент — на подъеме.

Попросил запомнить эти числа: 30 сентября — 9 октября. Их нетрудно было вывести по давно разработанной методике.

…Я понимал, в сколь двусмысленное положение поставлю себя, если прогноз не оправдается. И был бы искренне рад, если бы он не оправдался.

Я ловил недоуменные взгляды аудитории. Однако ведший собрание отнесся к заявлению весьма примирительно, сказав: «Что ж, давайте посмотрим, чем все это кончится. Трудно поверить в услышанное, но давайте подождем».

С 30 сентября по 9 октября, за те самые 10 дней, Карпов проиграл три партии. Обстановка в матче обострилась. Мои знакомые из издательства, кажется, начали жалеть о встрече с автором, который «накаркал».

Вскоре я получил письмо от международного мастера И. Е. Ватникова. Привожу его с разрешения автора: «Если я не ошибаюсь, биоритмы приобрели еще одного союзника. Я решил просчитать ритмы членов нашей сборной команды (И. Е. Ватников руководит шахматной работой в МГУ. — Ал. К.). О результатах буду время от времени извещать вас».

ГЛАВА XIV

Представим себе ситуацию при счете 5:5.

В стане претендента ликование. Все убеждены, что Карпов сломлен. Что на него не могли не подействовать результаты тех партий заключительного отрезка матча, которые он должен был выиграть и не выиграл. И те партии, в которых он мог бы достичь ничьих и не достиг.

Он вел в матче с разницей в три очка.

И вот нет этой разницы. Нет даже самого крохотного зазора. И того старого правила, по которому чемпиону достаточно было сохранить до конца равный счет в матче, чтобы еще один срок владеть короной.

Говорят, что Карпов обладает не по годам мудрой способностью переносить поражения. Но так говорили раньше. Это ведь не безгрешная счетная машина, а человек. На него не могут не повлиять поражения в партиях, за которыми с таким напряженным вниманием следила вся его страна. Ответственность согнула. Не выдержал. Сник. Так считают в лагере Корчного.

В одном из интервью представитель команды Корчного говорит:

— Мы верили, что рано или поздно это произойдет. И рады, что наконец произошло. Хотя и не так быстро, как мы предполагали.

Они, оказывается, верили, что так и будет. И спокойно приближали этот час. Враки! Но теперь они могут говорить, что хотят, и им будут верить. Теперь их слова приобретают особый смысл. Они совершили невозможное. Втайне рассчитывают, что эти слова дойдут до чемпиона. И в заключительной партии заставят думать о претенденте по-новому. Считать его гораздо сильнее, чем он есть. Уже одно это способно свести к нулю преимущество, которое имеет в тридцать второй партии Карпов, — преимущество белого цвета.

А что можно, что следует сделать еще? Уже в самой партии? У Карпова, без сомнения, приглушена его фантастическая способность считать длинные варианты. Именно поэтому Корчной и его тренеры (об этом расскажет в вышедшей вскоре после матча книге гроссмейстер Э. Кин) принимают решение избрать в тридцать второй партии защиту Уфимцева — одну из самых сложных защит, требующих, уже начиная с «раннего миттельшпиля», расчета длиннейших вариантов.

Еще одно, и, надо признать трезво, опасное психологическое оружие. Как там будет считаться Карпову? Какими мыслями полна его голова? Какими тревогами забито сердце? Ведь это почти наверняка последняя попытка.

Мне выпала честь видеть летние Олимпийские игры последнего двадцатилетия, видеть искуснейших мастеров земли, умеющих собираться для победы, всего себя вкладывать в последнее, такое многозначительное усилие.

Помню хорошо, что такое были последние попытки у борца Анатолия Колесова, которому на токийской Олимпиаде надо было после неожиданной неудачи чисто выиграть подряд четыре (или пять) труднейших поединка. У мастера тройного прыжка Виктора Санеева, вся жизнь которого вложилась в последний прыжок на мексиканской Олимпиаде; его лучший результат только что перекрыли, и теперь для того, чтобы доказать свое право на олимпийское бессмертие (громкое, может быть, слово, но разве есть в нем хоть гран преувеличения?), ему надо было в одной-единственной лишь попытке установить мировой рекорд… мировой рекорд по заказу… не часто это встречается, не так ли? Наконец, вспоминается последняя попытка у копьеметателя Яниса Лусиса на той же Олимпиаде… ситуация похожа — или со щитом, или на щите.

В такие минуты испытывается не только боец. Испытываются его предки (какой набор генов дали в наследство). Испытываются учителя (как научили не одной лишь технике исполнения, а и технике владения собой). А прежде всего испытывается сам мастер — истинный ли он витязь (в груди, в сердце, в нервах неодолимое желание продолжить бой, не отступить, вырвать победу) или нет (дрожат колени, губы пересохли сверх всякой меры, хочется облизывать и облизывать их, тайно спрятавшись от теле- и кинокамер. Но куда скроешься от взглядов и камер — кажется, весь стадион смотрит на тебя, и телевизоры всего мира показывают тебя крупным планом, будто для того, чтобы по выражению твоего лица люди могли составить впечатление, имеешь ли ты право именоваться Первым Мастером Земли).

Ты стараешься отогнать от себя мысли: что случится, если проиграешь? Но эти проклятые, разъедающие душу мысли упрямо не желают исчезать. Они настырно и самостийно возвращаются вновь и вновь… Ох, сколько неокрепших судеб поломалось в этой последней попытке! И сколько имен обессмертилось! А. Колесов, В. Санеев, Я. Лусис… будет ли кто-нибудь спорить со мной, если я напишу, что их жизни пошли бы совсем по другому, не такому приметному пути, если бы тогда, в последней попытке, не показали они себя самыми настоящими бойцами?

Не побоюсь повториться: жизнь расставляет множество всевозможных — одно труднее другого — испытаний на пути истинных талантов, проверяя и одновременно сортируя по справедливости (каждый раз хочется верить, что именно так — по справедливости): этого на эту полку, а того — на ту. Но не придумано еще испытаний сложнее тех, которые именуются последней попыткой.

Не знаю, то ли спорт взял этот термин из жизни.

То ли жизнь — из спорта.

На олимпиадах внимание страны, если так можно сказать, разбрасывается: слишком много выступает одновременно на разных ристалищах людей, которым мы отдаем свое сердце. Здесь оно, это внимание, было сфокусировано на одном человеке.

Карпову предстояла последняя попытка.

Люблю людей, любящих шахматы. С ними как-то уютнее на этой возбужденной земле. Придешь в парк, дождешься очереди у столика, сделаешь первые ходы, услышишь из уст партнера:

— Пробуете развиться?

Ответишь наивно:

— Пробую.

А он, оказывается, только этого и ждал. Говорит раздумчиво, как бы сам себе:

— Поздновато, раньше надо было, раньше.

— Ничего, как-нибудь успеем.

И тогда, обведя победным взглядом зрителей, наблюдающих за игрой, ваш партнер произносит, но уже не себе под нос, а достаточно громко:

— В детстве надо было, в детстве. Теперь поздно.

И ты понимаешь, что перед тобой тертый калач, которому хорошо знакомы неумолимые законы блица навылет. Он хочет пусть чуть-чуть, но возвыситься над тобой, как говорят на севере, «упакать»; минуту спустя он с демонстративным шиком возьмет твою пешку, чтобы показать, как далеко рассчитал вариант… он постарается ненавязчиво, но убедительно доказать свое шахматное превосходство над тобой, и, если ты, упаси боже, поверишь в это превосходство, можно биться об заклад, что будешь играть хуже, чем можешь. А партнеру только это и нужно. Он дорожит своим местом на узенькой заиндевелой скамеечке парка, ему хочется играть еще и еще, выбивая одного партнера за другим.