Потерянный рай. Эмиграция: попытка автопортрета

— Из города на "О!". Из Ленинграда.

Дружить в эмиграции совсем непросто ведь на человека здесь воздействуют противоречивые факторы. Российская традиция требует безоглядной щедрости, натужной искренности и пьянства. Западная модель удовлетворяется умеренностью, вежливостью и почти безусловной трезвостью. Эмигрантская дружба в противоестественном симбиозе соединяет пот обе трактовки человеческих отношений. Другу еще открывают душу, но деньги уже одалживают под проценты.

И все же дружба у нас была и остается самым важным эмоциональным институтом. В ней мы находим укрытие от чужой и чуждой цивилизации. Как бы ни отличались вкусы, возраст и положения двух эмигрантов в России, на Западе они тождественно решают мировоззренческие проблемы: выселять ли негров, казнить ли преступников, бросать ли атомную бомбу… На все эти животрепещущие вопросы эмиграция решительно отвечает "да".

Тут наше единомыслие базируется не на общности взглядов, а на противостоянии либеральному разномыслию, позволявшему демократическую процедуру вместо директивного решения.

Все это, естественно, не мешает нашим драматическим скандалам и трагическим ссорам. Как и все люди, мы завидуем друзьям, клевещем на соседей и требуем депортации врагов. И все же самые несчастные из нас те, кто лишен возможности жить в гуще эмигрантской свары. Такие люди быстро осваивают артикуляционную систему английского языка, но становятся беспокойны, задумчивы и часто сходят с ума.

Примиряет нас друг с другом и с Америкой все то же застолье. Не зря самой буйной отраслью эмигрантского бизнеса стали рестораны. 10, 12, 15 — на небольшом пятачке Брайтон Бич они размножаются почкованием. Мало чем отличимый от соседнего, эмигрантский ресторан стал важнейшим источником положительных эмоций — не так уж дешево, и уж точно не вкусней, чем дома, зато атмосфера адекватна. Причем адекватна не прекрасным и малодоступным московским «Националю» и «Арагвн», а скорее нашим представлениям о безмятежной кабацкой жизни. В утрированном веселье эмигрантского ресторана музыка играет громче, чем на пуэрториканской свадьбе, официанты между первым и вторым переходят с посетителями на «ты», а разошедшиеся лауреаты всесоюзных конкурсов эстрады уже не делают стыдливых пропусков в шлягере "У нас любовь была, но мы рассталися — она кричала, блядь, сопротивлялася".

Ресторан карикатурно реализовал наши подсознательные мечты об абсолютной свободе — сытой, под хмельком и без цензуры. Если рестораны вместе с богатыми продовольственными магазинами "Белая акация" и "У Мони" удовлетворили нашу низменную, но искреннюю страсть к пиршественному изобилию и веселью, то тяга к новому, более интеллектуальному досугу воплотилась в путешествиях. Свобода передвижения — первая и очевидная — уже успела нам явиться в сладких римских каникулах. Теперь мы получили возможность ее развивать и исследовать. Париж, Лондон, Брюссель… Как много в этих звуках для сердца русского!

Американцам, проводящим отпуск из года и год во Флориде, никогда не понять щемящего чувства чужой страны. Как довоенный крестьянин искал спрятанную в трактор лошадь, гак и мы пялимся на пустую погранзаставу между какой-нибудь Францией и Бельгией. Озираемся в поисках овчарок и колючей проволоки. А когда не находим, удовлетворенно разводим руками: вот она, чистая и великая свобода странствий. Поэтому нет ничего удивительного, что эмигранты путешествуют с большей энергией и старанием, чем американцы. Не зря правительственное агентство, ведающее заграничными документами, стало еще одним русским местом в Нью-Иорке.

Из всех стран главной для нас является, конечно, Израиль. Осознанное или неосознанное чувство вины тянет нас туда. Обязательное паломничество на предполагавшуюся, но не случившуюся родину, как бы искупает измену. (Реагируя на проблему выбора места жительства, ехидный эмигрантский юморист предложил к исполнению "Еврейские песни о родинах"). Кстати, израильский вояж укрепляет нового американца в правильности выбора, а сравнение уровня жизни позволяет найти новые плюсы в профессии ньюйоркского таксиста. Однако Европа манит нас несравненно сильней. Русскому человеку свойственна ностальгия по европейской цивилизации. Все эти музеи, Соборы, кафе на площадях дарят нас щемящей грустью по несбывшемуся. В конце концов, ведь и мы когда-то были частью этого континента. Петербург, галлицизмы, масоны — далекие ненаши воспоминания…

Путешествующий эмигрант удовлетворяет свою тоску по загранице в соседней к России Европе, а не в дачно-сельской Америке. Эйфелева башня и Пикадилли годятся в качестве символа запретного мира куда больше, чем разъятые на лоскутки загородных участков Соединенные Штаты.

Все это не значит, что эмиграция поголовно увлеклась изучением архитектурных стилей, запомнила генеалогию Людовиков и открыла прелести малых голландцев. Среди наших знакомых был дантист, который за 11 месяцев ожидания австралийской визы так и не удосужился посетить Ватикан. Дантист справедливо полагал, что пляж полезней.

Тем не менее поездка в Париж или хотя бы в Мексику стала обязательной принадлежностью эмигрантской жизни. Как покупка джинсов и машины, заграничное путешествие должно регистрировать в глазах невидимых зрителей исполнение нашей программы, разработанной еще задолго до подачи документов в ОВИР. Съездить в Европу, привезти полсотни кодаковских снимков и пресс-папье в виде Нотрдам, отправить глянцевитые открытки по советским адресам — вот и еще одна исполненная мечта. Теперь можно переходить к вещам посущественней.

Американская индустрия досуга совсем не напоминает роскошный дом отдыха облегченного типа. В этой стране, как нигде в мире, ощущается дух пионеров, заставляющий потомков фронтьеров занимался охотой, дельтапланеризмом и родео. Человек, готовый к интеллектуальным приключениям, может за один уик-энд посмотреть танцы турецких дервишей, участвовать в хэппеннинге художников-концептуалистов и послушать стихи Вознесенского в исполнении автора. Если захочет, конечно.

Раньше мы хотели. Кто стоял ночами за полным Гоголем, сутками за билетами на "Царя Федора", годами за путевкой в сомнительную Болгарию? Здесь тяга к приключениям как духа, так и тела понемногу улеглась. Язык и нравы, комфорт и деньги, русская газета и телевизионный триллер — все это свело на нет нашу буйную жажду познания мира. Учиться никогда не поздно, но всегда лень. Вот мы и обходимся несколько пенсионным досугом, создавая его не то что на свой вкус, а так, как придется. Как принято. Как все.

Любовь

"…Я присел рядом и, положив ладонь на внутреннюю сторону ее бедра, говорю:

— А раздвиньтесь-ка немножко, Патриши… Дайте посмотреть на ваш цветок… Можно?

И я раздвинул ее розовые губки, окрашенные по краям серым пигментом… Нащупал нужную кнопочку и…"

И пошло, и пошло, и пожилой русский эмигрант доводит до исступления американскую девушку Патриши, и одно за другим следуют фельдшерски-подробные описания.

Нынешнего, закаленного Америкой, эмигрантского читателя этим не удивишь, и примечательно в тексте только то, что он опубликован в филадельфийской газете «Мир» — органе, предназначенном для нужд тамошней русской общины, среди которой преобладают пенсионеры. 80 процентов газеты посвящены празднованию Пурима, чествованию ветерана войны Циперовича и диете.

На остальные 20 процентов разливается творческая фантазия редколлегии. Надо полагать, они, споря и горячась, выбирают отрывки современной прозы, способной вовлечь не читающего по-английски эмигранта в новую жизнь, крепко встать на ноги "на новой родине". (Эмигрантская пресса почему-то очень любит выражение "новая родина", как будто родин может быть больше, чем одна. В Израиле — "историческая родина". А у нас — географическая?)

И кто его знает — может, и в самом деле, кишиневские старики читают, шевеля губами, про серый пигмент — и ничего, мол, что поделаешь, и за этим тоже ехали — Америка ведь.

Первая ласточка — книга Лимонова "Это я — Эдичка" — вызвала такую бурю возмущения, что Арцыбашев со своим «Саниным» зашелся бы от зависти. Но тогда эмиграция только начинала осваивать целину секса. А теперь — теперь мы образованные.