Сатирические очерки

Пробило два часа, но так как я хорошо знал своего Браулио, то мне казалось разумным не слишком спешить к обеду. Я уверен, что он мог бы обидеться, но с другой стороны, я не хотел отказаться ни от светлого фрака, ни от белого галстука, совершенно необходимых для посещения домов подобного рода и по случаю таких празднеств. Обед был назначен на два часа, а когда я вошел в столовую, была уже половина третьего.

Не буду говорить о бесконечной веренице визитеров, которые все утро сновали в доме. Среди них не последнее место занимала масса чиновников, сослуживцев хозяина, со своими женами и детьми, мантильями, зонтиками, башмаками и собачками; опускаю все глупые любезности, которые были высказаны виновнику торжества; не буду говорить о том, что рой абсолютно похожих друг на друга людей, расположившихся по кругу, заполонил гостиную; разговоры велись о том, что погода, видимо, переменится и что зимою бывает холоднее, чем летом. Поближе к делу: пробило четыре часа, и остались одни только приглашенные. На мое несчастье господин X., который должен был так блистательно развлечь нас, большой специалист по части подобных приемов, еще с утра ухитрился заболеть; знаменитому Т. посчастливилось во-время получить приглашение в другое место, а девица, которая собиралась спеть и сыграть, осипла и опасалась, что ее совсем не будет слышно; к тому же на пальце у нее обнаружился нарыв.

Сколько утраченных иллюзий!

– Поскольку здесь остались только приглашенные, – воскликнул дон Браулио, – мы пойдем к столу, дорогая.

– Минуточку подожди, – шепотом отвечала ему супруга. – Было столько народу, и я не могла посмотреть, что там у нас делается, так что…

– Да, но имей в виду, что уже четыре часа…

– Сейчас будем обедать.

Когда мы рассаживались, было уже пять часов.

– Господа, – начал наш Амфитрион, [120] увидев, что мы в нерешительности топчемся около стола, – я прошу вас вести себя совершенно свободно, пожалуйста без церемоний. Ах, мой дорогой бакалавр, я хочу, чтобы ты чувствовал себя непринужденно! Ты поэт, всем известно, что мы на дружеской ноге, и никто не обидится, если я проявлю о тебе особую заботу: снимай свой фрак, чтобы его не запачкать.

– Я не собираюсь его пачкать – ответил я, кусая губы.

– Все равно, снимай. Я дам тебе свою домашнюю куртку. Очень жаль, что не могу предложить то же самое всем.

– Но мне не нужно.

– Очень даже нужно. А вот и куртка! Держи-ка! Какова? Тебе она будет немного широковата.

– Помилуй, Браулио.

– Бери, бери. Без церемоний.

Тут же он сам снимает с меня фрак cells noils; [121]меня заворачивают в потертую, видавшую виды куртку, из которой торчат только голова и ноги. Рукава так длинны, что мне едва ли удастся пообедать. Я поблагодарил его: как-никак человек хотел сделать мне приятное.

В те дни, когда в доме нет гостей, хозяева обходятся низеньким столиком, размером чуть побольше табуретки сапожника. Супруги считают, что и этого вполне достаточно. С такого столика, так же как бадья из колодца, пища подтягивается ко рту, и пока ее доставишь по назначению, расплескаешь половину. Те, кто думает, что у людей этого сорта стол нормального размера и прочие удобства можно увидеть каждый день в году, явно ошибаются. Понятно, почему появление большого стола для гостей было событием в этом доме. Хозяева рассчитывали, что за столом смогут поместиться четырнадцать приглашенных, тогда как даже восемь персон едва ли могли чувствовать себя за ним удобно. Мы вынуждены были пристраиваться боком, как бы готовясь принимать пищу плечом; наши локти вступили между собой в самые близкие отношения, и между ними установилось самое что ни на есть дружеское взаимопонимание. В знак особого расположения меня поместили между пятилетним младенцем, взобравшимся на гору подушек, которые нужно было каждую секунду поправлять, так как они все время съезжали вниз из-за бурного характера моего юного сотрапезника, и одним из тех людей, которые занимают в мире пространство и место, рассчитанное на троих, так что телеса его свисали со всех сторон стула, на котором он сидел, как говорится, словно на острие иголки.

Молча были развернуты салфетки, действительно новые, так как в обычные дни ими не пользовались, и вся честная компания водрузила их в петлицы фраков в качестве некоего заграждения между соусами и лацканами.

– Не обессудьте, господа, – воскликнул наш Амфитрион, как только уселся, – сами понимаете: мы не в гостинице Хениэйс. [122]

Он считал, что именно эта фраза приличествует случаю.

«Если он врет, – подумал я, – то к чему это дурацкое притворство? Если говорит правду, то не глупо ли приглашать друзей только для того, чтобы заставить их голодать». К несчастью, я скоро понял, что в произнесенной фразе содержалось больше правды, чем это представлял себе сам бедняга Браулио.

Всякий раз, когда нужно было взять или передать блюдо, мы досаждали друг другу бесконечным потоком пошлых любезностей:

– Возьмите, пожалуйста.

– Сделайте одолжение.

– Ах, нет, что вы!

– Не смею беспокоить.

– Передайте сеньоре.

– Здесь оно не мешает.

– Прошу прощения!

– Благодарствуйте!

– Без церемоний, господа, – воскликнул Браулио и первым стал орудовать своей ложкой.

За супом последовало косидо, отчаянная мешанина из всякой всячины, – неудобоваримое, но, вообще говоря, неплохое блюдо. Тут плавает мясо, там зелень, тут горох, там ветчина, справа курятина, посредине свинина, а слева эстремадурская колбаса. Затем подали шпигованную телятину, будь она неладна, а за нею пошли все новые и новые блюда.

Половина кушаний была взята из харчевни: одно это уже заставляет нас воздержаться от восхвалений, остальные были приготовлены дома собственной служанкой, бискайкой, специально нанятой по случаю торжества, и самой хозяйкой, которая в подобных случаях вмешивается во все и не вникает ни во что.

– За это блюдо прошу извинить, – сказала она, когда подали жареных голубей, – оно немного подгорело.

– Но, послушай, как же это…

– Я вышла только на минутку, а ты ведь знаешь, что такое прислуга.

– Ах, как жаль, что индейка не пожарилась еще с полчасика: поздно поставили на огонь.

– Вам не кажется, что штуфат немного припахивает дымком?

– Уж как хочешь, но не могу же я всюду поспеть.

– Ах, оно превосходно, просто превосходно! – восклицали все, даже не притронувшись к мясу.

– А рыба-то не первой свежести.

– Рыбник сказал, что фургон со свежей рыбой только что прибыл. Знаете, слуга наш так глуп.

– Откуда вы раздобыли такое вино?

– Вот тут уж ты неправ, потому что…

– Да оно никуда не годится.

Эти коротенькие реплики сопровождались бесконечным количеством красноречивых взглядов, которыми муж давал понять жене о какой-нибудь новой оплошности, и оба супруга старались показать, что им отлично известны все формулы тонкого обращения и что во всех оплошностях повинны слуги, которые, видно, никогда не научатся прислуживать подобающим образом.

Однако промахи повторялись так часто, а взгляды настолько потеряли свою силу, что муж вынужден был прибегнуть к щипкам и пинкам, и хозяйка дома, которая до этого с трудом делала вид, что ее не задевают придирки супруга, теперь вся покраснела, а глаза ее наполнились слезами.

– Сударыня, стоит ли из-за этого расстраиваться? – успокаивал ее сосед.

– Ах, уверяю вас, что больше никогда не буду устраивать ничего подобного у себя в доме. Если бы вы только знали, как это трудно. В следующий раз, Браулио, мы отправимся в гостиницу, и тогда у тебя не будет уже поводов…

– Вы, сударыня, будете делать то, что…

– Браулио! Браулио!

Вот-вот готова была разразиться страшная буря, но мы, гости, наперебой пытались унять ссору, порожденную желанием каждого из супругов выказать свое тонкое знание правил высшего этикета. Немалую роль во всей этой истории сыграла опять-таки мания Браулио, проявившаяся в заключительном слове, где он снова призвал нас к тому, чтобы мы не церемонились. Под церемониями он подразумевал умение сносно угостить и прилично вести себя за столом. Нет ничего забавнее людей, которые хотят казаться обходительными и вежливыми, а на деле проявляют полное невежество в отношении правил приличия: людей, которые, желая угостить, силой заставляют вас есть и пить, не давая возможности руководствоваться собственным вкусом. Что же это за люди, которые только по праздникам стараются вкушать пищу более или менее опрятно?