Журнал «Полдень XXI век» 2010 (№ 7)

Через некоторое время, несмотря на всё усиливающийся страх, Муха начал улавливать некий смысл в представлении, идущем пока без всяких слов. «Куклы» кого-то напоминали ему. Один из изувеченных мальчишек, тот, что повыше, был одет в странно знакомую джинсовую куртку, подбородок и щеки его покрывала серая краска, а волосы были нелепо взлохмачены. Второй носил за спиной ранец. Обычный детский ранец, с Дональдом Даком. Он сам носил такой в начальной школе. Это все что-то значило, но вот что именно, Муха ещё не мог сообразить. Паззл, кусочки которого разыгрывались на сцене, никак не желал собираться воедино.

И только когда высокий повесил на драпировку фотографию какой-то женщины, Муха понял. Зубы его застучали.

Он ведь никому никогда не рассказывал о своих родителях, держал всё в себе, хранил, берег, как сокровище. Откуда им известно?! Хвощ на соседнем кресле беззвучно смеялся, а по щекам его текли слезы. Этот психованный урод за всё ответит, за все получит. Но позже – сейчас Муха должен был досмотреть.

На сцене мальчик-марионетка в джинсовой куртке ударил кулаком по фотографии. Брызнули в стороны осколки, исказился любимый образ. Второй мальчик, изображающий тихого забитого второклассника, медленно подошел и первый протянул к нему руку – кто знает, для чего, может, чтобы просто потрепать по волосам. Но второклассник увернулся и зашагал прочь.

– Вернись немедленно, сукин сын! – голос шел откуда-то из глубины, из-за сцены, и в нем было мало человеческого. Вздрогнув, Муха сжался, словно опасался удара. Он знал, что сейчас произойдет.

Школьник развернулся, и в руке его оказался нож. Короткое, едва уловимое движение – лезвие вошло в живот мальчика, изображавшего отца, тот жалобно вскрикнул и отшатнулся. Еще один взмах, еще один. Отец падает на колени, истекая кровью, и тут сын с размаха бьет его ножом в горло, а потом в лицо.

Муха вскочил с кресла и, оттолкнув пытавшегося ему помешать Хвоща, помчался вверх по проходу. Прочь, прочь отсюда! Но на середине он замер, от ужаса не в силах ни крикнуть, ни вдохнуть. Впереди в темноте кто-то стоял.

– Не понравилось? – раздался голос, вкрадчивый, но глубокий.

Муха сжал кулаки и крикнул, собрав остатки храбрости:

– Я не делал этого! Не делал!

– Не делал, – согласился тот, кто был впереди, но теперь голос прозвучал немного ближе. – Просто хотел сделать. Просто винил себя, что так и не решился.

– Не подходи! – взвизгнул Муха. Он жалел сейчас об очень многих вещах: о том, что попал в детдом, о том, что наехал на Хвоща, о том, что так и не выкинул билет, пока была возможность, – все вместе привело его сюда, в это проклятое место.

– Ты боишься меня? – неизвестный приближался: уже виднелся светлый овал лица, и свет сцены отражался в круглых черных стеклах очков. – Не надо бояться. Я не создаю марионеток. Вас изготавливают там, с той стороны занавеса. Я всего лишь постановщик.

Он подошел почти вплотную. Муха вдруг вспомнил мать. Отрывочный, мимолетный, но удивительно яркий образ. Мама гладит белье на кухне, а из окна льется белый весенний свет. И еще запах. Пахло творогом.

Постановщик нагнулся к нему:

– Ты почти идеален. Уникальный экземпляр. Главная нить уже в тебе. А остальное не проблема.

Муха взглянул в черные стекла:

– Отпустите меня. Постановщик улыбнулся:

– Добро пожаловать в мой театр!

С легким шелестом из темноты спустились медные нити и впились Мухе в тело, пронзая плоть, закручиваясь вокруг запястий и лодыжек. Где-то сзади безумно, надрывно засмеялся Хвощ. Муха не кричал. Только вздрагивал и стонал от боли, стиснув зубы, а когда нити потащили его вверх, успел понять, что под черными очками палача не было глаз.

Эльдар Сафин

Раритетный человек Тэнгри

Рассказ

Три миллиона жизней – это плата за вашу независимость, красоту и здоровье».

В первой своей жизни я не умел читать и писать. Во второй за плечами у меня уже были букварь, четыре тома «Энциклопедии современного быта» Алистера МакКартни и оборотная сторона чека из гипермаркета с непонятной надписью.

– Что это значит?

Продавщица устало подняла глаза, перевела взгляд на чек в моих руках и двумя нажатиями включила информ:

– Одна из стандартных фраз для тех, кто пользуется продуктами животного происхождения. Купив окорочка и сметану, вы автоматически получаете чек с подобной надписью: каждый день ради потребителей мыла, кож, яиц, мяса уничтожаются миллионы животных и еще больше содержится в недопустимых условиях для того, чтобы человек мог их использовать…

– Достаточно, спасибо, – перебил я монолог любимой фразой Аттилы. – Можно не продолжать.

Любой человек находится в рамках, которые выставили ему окружающие, привили родители и учителя, объяснили старшие товарищи или которые он приобрел сам – добровольно или из-под палки. Так было тысячи лет назад, так есть сейчас, так будет потом.

Беда в том, что рамки современного человека – это сотни и тысячи тисков, пересекающихся друг с другом таким образом, чтобы действительно свободного пространства, в котором можно почувствовать себя уютно и гармонично, не осталось.

Выйдя из магазина, я прошел два квартала до заранее облюбованных строительных лесов, закинул пакет вверх, легко залез за ним и еще дважды повторил трюк. Сел на заляпанные штукатуркой доски, свесил ноги вниз и раскрыл пакет.

Жареный куриный окорок, сметана, хлеб, молоко и пять яиц – отличный обед для человека любой эпохи.

Самым сложным в последние годы для меня было казаться глупее, чем я есть. Ученые клонировали нескольких доисторических личностей, в которых подозревали знаменитостей. Шумный проект, быстро закончившийся пшиком. Полтора десятка пищащих и срущихся младенцев мало чем отличались от таких же, рожденных от современных родителей.

Меня выкопали в кургане Юго-Восточной Азии, каждая моя кость была бережно упакована в баранью кожу и обернута металлической цепочкой из сплава золота и железа. Замешательство археологов вылилось в шумиху, а потом на волне интереса меня клонировали вместе с другими невольными участниками проекта.

– Эй, пацан, ты че, не местный? – Четверо подростков, на вид чуть старше меня, стояли внизу. – Слазь давай, есть разговор.

– Доем и слезу, – спокойно ответил я, откусывая кончик кости. – Если спешите, лучше не ждать, я медленно жую.

Они посовещались, затем трое полезли ко мне – медленно и печально, опасаясь нарваться на серьезный отпор. Тем временем я провел костью по доскам вокруг себя и небрежно заштриховал получившуюся зону. Результат мне не понравился, и я начал было крошить скорлупой в шести точках, но вовремя вспомнил, что у этой цивилизации верх и низ сторонами света не являются, – ограничился четырьмя.

Все трое вылезли на мой ярус, но подойти не решались. «И не решитесь», – подумал я.

Однако их рыжий друг, стоящий внизу, этой трусости не понимал. Ему было невдомек, что теперь я кажусь старше, сильнее, опытнее, удачливее. Он орал, требуя скинуть нахала к нему.

– Хочешь поговорить – залезай. – Мое предложение ему не понравилось, но он все же вскарабкался наверх, матерясь и сыпля угрозами, а потом нерешительно замер в двух шагах от меня.

– Ну, ты это. – пробормотал он. – Не наглей, это наш район.

– Ваш – потому что вы здесь живете?

– Да.

– Ну, тогда это не только ваш район, – я усмехнулся в озадаченные рожицы. – Я тоже здесь живу, так что район – наш. Зовите меня Шаманом.

Глафира Владимировна в свое время стала первой женщиной – капитан-лейтенантом российского флота. Потом за полгода сделала мгновенную карьеру до контр-адмирала – кому-то из иностранных бонз пускали пыль в глаза, мол, и у нас женщин и геев в армии и на флоте не притесняют, а продвигают вверх и уважают.

Мгновенного взлета ей никто не простил, и после вступления во все нужные блоки и альянсы тридцатипятилетнюю контр-адмирала без шума спровадили на пенсию. Старые друзья ее сторонились, новые как-то не появлялись.