Булгаков

Берлиоз утверждает, что "то место в пятнадцатой книге, в главе 44-й знаменитых Тацитовых "Анналов", где говорится о казни Иисуса, - есть не что иное, как позднейшая вставка". Здесь в изложении аргументов сторонников мифологической школы председатель МАССОЛИТа точен, однако сама эта аргументация автора "Мастера и Маргариты" отнюдь не убедила. Писатель также изучил вопрос о подлинности сообщения римского историка Тацита (около 58 около 117). В связи с пожаром Рима в 64 г. в царствование императора Нерона (37-68), который, чтобы отвести от себя подозрения в поджоге, обвинил во всем христиан, автор "Анналов" указал, что основатель X. по имени Христ был казнен в царствование Тиберия правителем Иудеи Понтием Пилатом. В булгаковском архиве сохранилась выписка латинского текста сообщения Тацита (возможно, - из статьи "Пилат" Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона) и его французского перевода из принадлежавшего писателю издания "Анналов".

Большую роль в трактовке ранней истории X. в романе "Мастер и Маргарита" сыграла пьеса Сергея Чевкина "Иешуа Ганоцри. Беспристрастное открытие истины" (1922). Разгромная рецензия поэта Сергея Городецкого (1884-1967) на эту пьесу, опубликованная в 1923 г. в журнале "Красная нива", была положена в основу разбора Берлиозом поэмы Бездомного об Иисусе Христе. Пьеса Чевкина имеет многочисленные параллели с ершалаимской частью "Мастера и Маргариты". В частности, из этого источника Булгаков почерпнул принцип отличной от евангельской транскрипции имен и географических названий. Этот принцип был изложен Чевкиным в послесловии под красноречивым заголовком "Заключительный вздох сожаления": "Все имена действующих лиц, а также все упоминаемые имена и события собраны по разным, но только научным источникам и, следовательно, в известном смысле, достоверны. Характеры действующих лиц развиты, конечно, произвольно, но в строгом соответствии с материалом, оставленным историей... Стремясь восстановить реалистическую основу, я, прежде всего, должен был восстановить реальные имена и принять поэтому подлинно иудейского Накдимона, а не греческого Никодима, Шаула, а не Павла или Савла и т. д.". Чевкин с огорчением отмечал, что обстоятельства не позволили ему написать для русских книгу, "какую написал для французов Ренан, а для немцев Штраус, но более близкую к истине", вещь типа таких произведений французских писателей, как "Саламбо" (1862) Гюстава Флобера (1821-1880) или "Таис" (1890) Анатоля Франса (Тибо) (1844-1924), "художественно-научный" роман, где можно было бы "вскрыть, наконец, подлинную жизнь раввина Иешуа, изумительно правдивые эпизоды из коей сверкают там и сям в канонических поэмах, в апокрифах, в Талмуде, у Цельса". Автор "Иешуа Ганоцри" хотел собрать "эти сверкающие жемчужины действительности" и восстановить по ним истину. Из всех своих предшественников Чевкин, как и Булгаков, наиболее высоко ставил Ф. В. Фаррара с его книгой "Жизнь Иисуса Христа", который "благодаря своему необъятному специальному образованию смог выслушать и другую сторону, т. е. Талмуд с его выкинутыми (из Евангелий. - Б. С.) местами".

В пьесе Чевкина транскрипируются в соответствии с реальным звучанием только древнееврейские личные имена и некоторые слова, а традиционные "Иерусалим" и "цезарь" оставлены без изменений. У Булгакова же греческое "Иерусалим" закономерно превратилось в древнееврейское "Ершалаим", а латинские "цезарь" и "центурион" стали "кесарем" и "кентурионом" в полном соответствии с произношением I в. н. э. В тексте пьесы "Иешуа Ганоцри" оставлены без перевода и пояснения некоторые древнееврейские и латинские слова - "шолом-алейхем", "атриум", "квирит" и др. С помощью такого приема Чевкин стремился передать языковый колорит эпохи и обозначить наречие, на котором говорит тот или иной персонаж. В "Мастере и Маргарите" многие подобные слова даны без перевода и пояснения - "претория", "синедрион", "когорта", но их значение вполне очевидно из контекста, да и сами эти термины достаточно широко известны. Булгаков избегает некоторых, по выражению Чевкина, "жупельных" слов вроде "ам-гаарец" или "шолом-алейхем". Читателям всегда понятно, на каком языке говорит в данный момент тот или иной персонаж ершалаимских сцен.

Пьеса Чевкина была насыщена просторечными выражениями. Например, привратник храма говорил, что Иешуа "начал с несколькими оборванцами из своей шайки громить продавцов священных предметов. В первой редакции "Мастера и Маргариты", датируемой 1929-1930 гг., стиль ершалаимских сцен был другой, отличный от строгого, чеканного стиля окончательного текста. Первые варианты древней части романа приближались к булгаковским сатирическим повестям и фельетонам 20-х годов. Здесь присутствовали и рассчитанные на комический эффект анахронизмы. Например, Понтий Пилат грозил Иосифу Каифе отправить в Рим "телеграмму" с жалобой, а Иешуа, говоря о добрых людях, неверно истолковавших его учение, отмечал, что они "в университетах не учились". В текст обильно вводились просторечные выражения, подчеркивающие очевидную условность происходящего в Ершалаиме. Так, освобожденный разбойник Вар-Равван радостно говорил Иешуа: "Замели тебя вовремя, Назарей", а Иешуа в ответ называл его "мой добрый бандит" (в пьесе Чевкина Иешуа именовал сотника Петрония "мой добрый воин").

Не исключено, что знакомство с "Иешуа Ганоцри" послужило дополнительным стимулом для Булгакова обратиться к труду Ф. В. Фаррара. Некоторые имена из пьесы, после проверки по первоисточникам, перешли в булгаковский роман. В частности. Иуда, сын Симона из Кериофа, стал Иудой из Кириафа (в ранних редакциях - Иуда из Кериота), а имя Иешуа Ганоцри осталось практически без изменений.

По всей видимости, такие действующие лица пьесы Чевкина, как трибун легиона Корнелий Сабин и сотник (центурион) аппариторов Петроний, отдельными своими чертами отразились в персонажах ершалаимских сцен начальнике тайной стражи Афрании, прокураторе Иудеи Понтии Пилате и кентурионе особой кентурии Марке Крысобое. Сабин в "Иешуа Ганоцри" фактически выполняет функции начальника тайной полиции. Неслучайно он утверждает: "... Мои сыщики донесли мне, что уже несколько дней город волнуется как растревоженный муравейник. Появился какой-то новый раввин-проповедник. Одни называют его пророком, другие обманщиком. В общем все иудеи против него, но в подонках народа благодаря ловкой демагогии он пользуется большим успехом". В ранней редакции ершалаимских сцен Понтий Пилат называл Иуду из Кириафа "сыщиком", а в окончательном тексте именовал Иешуа Га-Ноцри лгуном, но потом признавал, что язык у нового проповедника хорошо подвешен. Прокуратор у Булгакова цитировал слова приговора Синедриона о том, что Иешуа явился в Ершалаим верхом на осле, "сопровождаемый толпою черни", кричавшей ему приветствия, "как бы некоему пророку". Однако, если у Чевкина Ганоцри - действительно ловкий демагог и обманщик, стремящийся подбить толпу на восстание, чтобы самому стать царем Иудеи, то обвинения против булгаковского героя оказываются целиком несправедливыми (даже осла у него никогда не было).

Сотник Петроний, как и кентурион Марк Крысобой, жесток к подчиненным, хотя сам - бывалый воин. Он угрожает Иуде: "Слушай, иудей, ты, вероятно никогда не ощущал на своей шее кулак римского воина или палку на своей спине", а когда "добивает" Иешуа на кресте, но так, чтобы распятый остался в живых, то говорит с уверенностью: "Я знаю, как ударить, и умею ударить". Можно вспомнить, как во время допроса Иешуа Га-Ноцри у прокуратора Марк Крысобой очень умело ударяет арестанта: "движение кентуриона было небрежно и легко, но связанный мгновенно рухнул наземь, как будто ему подрубили ноги".

Роман "Мастер и Маргарита" откровенно полемичен по отношению к пьесе Чевкина, прежде всего в трактовке образа Иешуа. В пьесе Ганоцри расчетливый политикан, пытающийся использовать иерусалимскую чернь для своих выгод и крайне нетерпимый к противникам. Вот его ответ на утверждение фарисеев, что новоявленный пророк ведет Израиль в "царство блудниц": "Не в царство блудниц, а в царство правды и справедливости, в котором не будет места всем обидчикам народа Израилева". Недаром храмовый привратник говорит об Иешуа, что "в него вошел сатана!". Булгаковский Га-Ноцри тоже произносит слова о будущем царстве "истины и справедливости", но оставляет это царство открытым абсолютно для всех, утверждая лишь, что там "не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти". Он считает добрыми всех людей, даже предателя Иуду, даже палача Крысобоя. Интересно, что у Чевкина Иешуа, пережив ужас распятия и будучи спасен лишь благодаря участию в его судьбе Петрония, в финале пересматривает свои взгляды. Вот его монолог, обращенный к сотнику: "Больше не хочу. Довольно. Если бы весь мир предложил мне все царские троны, я с отвращением отказываюсь от них. Ты прав, добрый воин, пророки - невежественные мечтатели и лгуны. Они обманули меня. Два раза ради вздорной мечты я опускался в бездну смерти. И этого для меня довольно". Чевкинский Иешуа отказался от честолюбивых замыслов, хотя и продолжал считать себя невинной жертвой "невежественных мечтателей и лгунов". Не тот Иешуа у Булгакова - мечтатель и философ, проповедующий всеобщую любовь и терпимость. В ранней редакции "Мастера и Маргариты" Га-Ноцри еще обладал некоторыми чертами персонажа пьесы, и его доброта не была абсолютна. Здесь Иешуа более самоуверенно заявлял право на единоличное обладание истиной, предлагая Пилату: "... Пойдем со мной на луга, я тебя буду учить истине, а ты производишь впечатление человека понятливого". Уже распятый на кресте, на обращение одного из разбойников попросить за него кентуриона об ускорении смерти, чтобы прекратить мучения, Га-Ноцри убеждал несчастного попросить и за другого распятого - "иначе не сделаю".