Россия и Германия. Стравить! От Версаля Вильгельма к Версалю Вильсона. Новый взгляд на старую войну

Миром начала века правила вроде бы Англия, но миром XX века должны были править Штаты. И перспективным основным мировым противоречием тогда выступало бы уже не англо-германское, а американо-германское.

Вот что писал 1 января 1898 года германский посол в Вашингтоне Хольлебен: «Противоречия между Германией и Соединенными Штатами в экономических вопросах, все более и более обостряющиеся со времени великого подъема, испытанного Германией в качестве экономической силы, поскольку речь идет о настроениях в США, вступили в острую стадию. Сейчас Германия в здешней прессе и в обывательских разговорах является безусловно самой ненавидимой страной. Эта ненависть относится в первую очередь к стесняющему конкуренту, но она переносится также на чисто политическую почву. Нас называют бандитами и грабителями с большой дороги (это американцы-то, укравшие целый континент и прибирающие к рукам все, что только плохо лежит! — С.К.). То обстоятельство, что недовольство против нас заходит так далеко и проявляется сильнее, чем против других конкурентов, объясняется здесь страхом перед нашей возрастающей конкурентоспособностью в хозяйственной области и перед нашей энергией и возрастающей мощью в области политической».

Оценка Хольлебена, читатель, не только ярка и точна. Она ценна еще и тем, что доказывает: не очень-то «должник» опасался своего «кредитора», и Англию в США — как серьезного в перспективе конкурента — не рассматривали. Зато там очень опасались Германии.

А ведь Германия даже в конце XIX века была лишь слабой тенью Германии десятых годов XX века!

Общие констатации Хольлебена хорошо иллюстрировались и практически. Весной и летом того же 1898 года разгорелась испано-американская война. Вообще-то выражение «разгорелась» не очень верно: огонь американских канонерок выжигал остатки былого влияния Испании в регионе, как степной пожар выжигает сухую траву — неудержимо и дотла. Штаты быстро занимали Карибские острова, высадились на Филиппинах.

Однако в Манильскую бухту была послана из Китая и германская эскадра. 12 июня 1898 года она стала на якорь в виду американской эскадры, по мощи уступавшей немцам. Янки благодушны лишь когда видят перед собой покорных холуев. Но тут в прессе США поднялась волна «благородного возмущения». И было отчего — часть лакомых кусков «испанского пирога» немцы от США оттяпали. Правительство Испании сбыло с рук и так уплывающее из них и в Берлине продало Германии Каролинские и Марианнские острова.

Тогда же Ленин со своей всегдашней беспощадной точностью отметил: «Соединенные Штаты имеют „виды“ на Южную Америку и борются с растущим в ней влиянием Германии».

Впрочем, с германским влиянием активно боролась и Англия. Английскую элиту все более беспокоил рост как общей, так и (особенно) морской германской мощи. Англия входила в очередной конфликт с Германией по вопросу о Багдадской железной дороге, но это был именно очередной и далеко не единственный конфликт далеко не в единственной точке земного шара.

Но и отношения Англии с Россией, и так никогда не бывшие сердечными, портились. Англия открыто поддерживала Японию, да и вообще традиционно «пакостила», порой скрыто, а чаще — открыто. 30 января 1902 года был заключен антирусский англо-японский союз и, опираясь на него, Япония развязала русско-японскую войну 1904–1905 годов.

Скажем также, к слову, что в апреле 1904 года синдикат английских банков совместно с американо-еврейским банкирским домом «Кун, Леб и компания» и банкиром Яковом Шиффом предоставили Японии кредит в 50 миллионов долларов. По заслуживающему доверия (в данном случае) свидетельству Витте, «тогда государь считал англичан нашими заклятыми врагами».

Правда, и в «союзной» Франции банкир барон Жак Гинзбург в самый разгар маньчжурской войны, по воспоминаниям графа Игнатьева, сумел провести заем для Японии. И вот на фоне всего этого началось взаимное встречное движение Англии к Франции и наоборот.

Всего семь лет назад между этими двумя колониальными супердержавами не то что союза — просто нормальных отношений не было и в помине. На языке у всего мира было слово «Фашода», а англичане и французы были на грани войны. Войны классически колониальной, которая велась бы не под стенами Лондона и Парижа, а за тысячи километров от них, но все же могла возникнуть. Или все же не могла?

Дело было так. В сентябре 1898 года у селения Фашода на Белом Ниле, в верховьях великой реки, столкнулись два военных соединения.

Французский колониальный отряд капитана Маршана пришёл сюда из французского Конго еще в июле, водрузил над развалинами старой крепости трехцветный флаг и теперь стоял на пути у английской экспедиции генерала Китченера, шедшей вверх по Нилу.

Встретились генерал и капитан не на светском приеме, так что субординация полетела к черту — капитан решительно от казался уступить старшему по званию, и мутные нильские воды начали вскипать от накала страстей.

Генерал командовал корпусом в 20 тысяч человек, капитан — отрядом в сотню бойцов, но суть была не в местном соотношении сил в конкретном африканском захолустье. Фашодский кризис нарастал не под стенами заброшенной крепостенки в Восточном Судане, а в европейских столицах.

Это была серьёзная проба складывающегося глобального колониального «расклада», но — политическая, когда потоком лились чернила газетных писак, а не кровь солдат, и в бой вводили не передовые части, а передовые статьи. В ходе Фашодского конфликта нащупывались связи, оценивались шансы будущих коалиций. И так как холопы еще не дрались, чубы трещали пока что у панов.

Франция оказалась вдруг в таком раздоре с Англией, что, как писал академик Тарле, даже в ультра-националистической французской прессе впервые за долгие-долгие годы стали за даваться вопросом: кого скорее следует считать вечным, на следственным врагом Франции — Германию или Англию?

Дошло до того, что начинали составляться проекты при влечения Германии к войне с Англией на стороне Франции и… России. Но Германия в тот момент могла больше получить от полюбовного соглашения с Англией на колониальной ниве, и Франции пришлось уступить.

Генерал отдавил-таки капитану мозоли — даром что Маршан шел к Фашоде через джунгли и болота Центральной Африки целых два года.

Собственно, военная стычка Франции с Англией могла укрепить лишь Германию, что отнюдь не входило в расчеты стратегов будущей мировой войны. Поэтому Англии и Франции вместо взаимного мордобоя пришлось переходить к взаимному, хотя и сомнительному согласию.

Забавно, но даже историки-марксисты всерьёз называли одним из факторов намечавшейся «дружбы» бывших фашодских недругов личную дипломатию английского короля Эдуарда VII. Он, мол, был сторонником англо-французского и англо-русского (!) сближения, зато неприязненно относился и к Вильгельму, и к Германии.

Об Эдуарде историки не забыли, а то, что по обе стороны Ла-Манша политику определяли лондонские и парижские Ротшильды, почему-то из виду упустили. Однако главным был как раз тот факт, что союзу банкиров остро понадобился англо-французский союз.

Франция хотя и хорохорилась, но дряхлела. Французская экономика теряла динамичность, Франция — достойную перспективу. А ведь, напомню, без Франции как единственной реально антигерманской континентальной великой державы не могла начаться будущая большая война.

Францию нужно было надежно прибирать к рукам путем подконтрольного союза. Английский король был здесь лишь коронованным зиц-председателем — не более того. Да особенно трудиться ему и не пришлось — Франция охотно шла на попятный в прошлых спорах, и 8 апреля 1904 года было под писано англо-французское соглашение, формально касавшееся раздела сфер влияния в Африке (и еще кое-где по мелочам), а фактически было закладной доской в будущем здании антигерманского глобального союза. Соглашение получило в печати название «сердечного согласия», по-французски «Entente cordiale». Отсюда и пошла Антанта.