Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души

Не выищешь, хоть закрывай музей!

Подамся в хрипуны и скалолазы.

В опальные поэты. Так верней

Найти аудиторью -- а без ней

Тоска и склочность лезет во все лазы.

Еще немного и скажу: Заразы!

А ну набрать меня да пожирней!

Уж бисерком попотчуем свиней,

Привыкших хряпать только хризопразы.

И разревусь, как не ревут белазы,

Но лишь одни белуги. Тяжело

Быть ясным, как оконное стекло,

За коим все огни овощебазы

Иль детский сад... дороги замело,

И скверным инеем покрылись вязы...

Когда везде сплошные неувязы -

В писательском и личном бытии...

Но самои нелегкости мои

Подчас дарят мне чистые экстазы,

И вспоминаю Тетушкины зразы,

Иль Царского певучие струи,

Иль давние Воронежа строи,

Или Жидкова-старшего проказы.

Во мне кипит и плещет как родник,

Куда-то вдруг уходят боль и морок.

Как светел я тогда без оговорок!

Творя эпохи двойственный дневник,

Я лишь дитя, которому под сорок

И тесен мне фуфайки воротник!

Как вора, я держу за воротник

Эпоху целую. Мне нет предела.

А равным образом мне нету дела,

Какою ворожбою я проник

В ее алмазный каторжный рудник,

В горячий гиблый кряж водораздела.

Ведь труд проходчика и рудодела

Со слов отца я знаю, не из книг.

Как сын отца, как выходец с Урала,

Я жесткости встречаю кайляком,

Трудом без судорог и без аврала.

Эпоху не размелешь языком.

И молвит мне гранитным языком:

Не надо в честь мою писать хорала!

Не надо в честь твою писать хорала?

Тогда, быть может, гимны? Я бы смог...

Как раз для гимнов эта мгла и смог...

А на мотив хоть Старого капрала!

Или венок сонетов магистрала

Столь вычурного, что спасай нас Бог!

Или эклогу закатать в сапог,

Да так, чтоб самого слеза пробрала!

Чтоб счел меня своим Санкт-Петерборх,

Чтоб был в Москве я проклят всенародно.

Соборно! Всенощно! Садогородно!

Чтоб ЦДЛ из недр меня исторг.

Да чтоб: "Ступай ты, брат, куда угодно!"

Мне молвил со щита Святой Георг.

Нет, я ему скажу: Святый Георг!

Москвы светлопрестольной покровитель!

Санкт-Петерборха брат и отравитель!

Чем гнать меня, веди уж сразу в морг.

А то еще есть Лондон и Нью-Йорк -

Загубленных талантов всех обитель, -

Так сразу не обидь, душегубитель,

А посылай в что далее -- Нью-Йорк.

Пускай я там над золотом исчахну,

Спаду с лица, с души от всех каторг,

Из коих горшая -- кликуш восторг.

Там, умерев, сенсацией запахну,

С единственным прозваньем на губах, ну

Чьим, если не твоим, Святой Георг?

С чьим, если не твоим, Святый Георг,

Чудесным именем, Москвы зиждитель,

Рассыплюсь в прах охальник и вредитель...

Да если б только я уста расторг

Мои поганые, сколь глаз расторг

На нас тотчас бы пораженный зритель!

Какой восторг, о мой благотворитель,

Ты внял бы вдруг -- изюм, а не восторг!

Хурма в себя столь сока не вобрала,

Сколь этих уст хвала, а и хула

Моя тебе столь радостно светла -

Как ток, в долину льющийся с Урала...

Нет, право, даже и моя хула

Курится наподобие хорала!

"Не надо мне ни Славься, ни хорала!"

Ах так! Изволите пренебрегать

Гортанью, что отнюдь не станет лгать,

Как бы цепная свора ни орала.

На цепь не дам перековать орала.

Не жрете и не стану предлагать.

Как странно, что изволят полагать

Себя превыше хора и хорала!

Ужли презревший истинный восторг,

Он над хоралом? Он хорала ниже:

Ему ведь не доступен и восторг,

Смотрите -- и глаза он держит ниже...

Ужели не его -- чьего-то ниже

Сужденья мой некупленный восторг?

Но Тетушка мне говорит: Восторг,

Когда он истин, -- сам себе награда.

Квартальной премии ему не надо,

Поскольку есть не просит он, восторг.

Вот аппетит племянника -- восторг,

Едва он воротится с променада,

"Существенного, Тетушка, бы надо!" -

Мясные блюда у нее -- восторг!

Ведь кухня Тетушкина -- род хорала,

Где отбивная тенором блажит,

Ей вторит глас борща, бас-генерала.

Сама стоит, да вдруг как побежит!

Да это у других всегда бежит.

Ни разу у нее не подгорало!

И стоит, стоит Тетушка хорала,

Я думаю, поболе, чем эпох

Идущий козам на потраву мох,

Чем все, кого когда-нибудь прибрала

Земля -- от стоика до аморала,

От всех, кто ловко бить умел под вздох,

До всех, кто, получив туда, подох -

От маршала до самого капрала.

От тигра, полосатого, как тик,

Грозы четвероногого бекона,

До жалкой истины на дне флакона.

...Равно же и тебя, Архистратиг,

Пронзающий крылатого дракона.

...Что почерпнешь и не читая книг!

Читатель, милый, очень любишь книг?

Какой в свой дом не тащишь ты заразы!

Не блазнись на Марго и Рюи-Блазы,

Мне дорог лишь молчанья золотник.

Да что ж я вскрыл души моей тайник...

Подамся в хрипуны и скалолазы,

Когда везде сплошные неувязы

И тесен мне фуфайки воротник.

Не надо в честь мою писать хорала...

Нет, я ему скажу: Святый Георг!

Спаду с лица, с души от всех каторг...

Не надо мне ни Славься, ни хорала...

На деньги я не продаю восторг

И на цепь не перекую орала.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Канон

К. -- церковное либо светское многоголосие.

-- Из словаря.

Голос первый. ИЗБОЛЕВШАЯ МОЯ ДУША

* * *

27 марта 1940

Любимая, бесценная Ирина,

Единственная радость и мечта!

Вот из какого ныне карантина

Пишу тебе! Унылые места!

Колючая обвилась серпантина

Вкруг жизненного моего креста.

Я погибал. Ты строчками участья

Меня спасла. Благодарю за счастье!

Вот мой весь путь: семь месяцев назад

Меня, внезапу, на работе взяли

И, предъявив мне на арест мандат,

Карманы безотложно обыскали.

Затем свезли в Лефортов каземат,

Где еженощно на допрос мотали

И обвинили с осени самой

В измене по статье 58-ой.

Сознаться в ней же очень помогли мне,

И я ослаб, сломился, на беду.

Я, правда, брал, как ты запомнишь, Зимний,

Но то в сравнение не приведу.

И я протестовал, но понял: им не

До шуток вовсе. "Поимей в виду, -

Сказали мне, -- уж мы тебя осудим,

Мы тут с тобой валандаться не будем!"

И тут же для острастки стали бить,

И так зашли побои и глумленье,

Что я не вынес этого, как быть,

И подписал свое сам обвиненье.

А им того бы только и добыть.

"У нас, -- сказали, -- нет другого мненья,

Как то, что ты изменник. Так-то брат!"

Тут я сказал, что я не виноват

И на суде им поломаю перья.

"Попробуй, -- говорят, -- а мы тебя,

Чтоб ты пытал побольше к нам доверья,

Покамест вновь помелем в отрубя".

И как смололи! Только ведь теперь я

На свежем воздухе пришел в себя.

Изменнику мне выходила вышка,

А отрекусь -- забьют и тоже крышка.

Вот так семь месяцев я жил и ждал,

Что каждый час меня поставят к стенке,

Но суд меня внезапу оправдал:

Измена-то не вынесла оценки.

Тут я впервые в жизни зарыдал

И рухнул о земь -- подвели коленки.

Ко мне теперь применена статья

193-17-а.

Теперь я получаюсь не предатель,

А как бы это попросту сказать,

Недоноситель что ль, иль наплеватель,

Не смогший контру в узел завязать,

Халатный относитель, обыватель -

Обидно, право, а кому сказать!

Кому пожаловаться! И что толка!

Ну вот. Твой незадачливый Николка.