Булгаков

Председатель Правительственной Комиссии А. Енукидзе".

Таким образом, мечты Судакова и "молодежи" об автономии не осуществились. Они по-прежнему вынуждены были подчиняться неспешному ритму репетиций, задаваемым неважным состоянием здоровья Станиславского. Илья Яковлевич из МХАТа все-таки ушел и в 1939 году стал главным режиссером Малого театра. В апреле 1944 году он вызвал высочайший гнев Сталина неудачной постановкой пьесы "Кутузов". По свидетельству профессора Московской консерватории Дмитрия Романовича Рогаль-Левицкого (1896-1962), на приеме после прослушивания нового варианта музыки советского гимна, после рюмки перцовки вождь заявил: "Судаков совершенно исказил Кутузова. Это не полководец, а какой-то больной старик. Ничего не осталось от этого великого человека. Ведь как-никак, он руководил войсками, он вел войну, он был ее организатором. А у Судакова ничего этого и в помине нет. Он совершенно испохабил эту роль, - резко бросил Сталин и умолк.

- Шарлатан! - с ударением произнес он...". Вероятно, Иосиф Виссарионович помнил о том, как Судаков в свое время покушался на авторитет "великих стариков" - отцов-основателей МХАТа и теперь подозревал, что в образ Кутузова режиссер вольно или невольно перенес свое отношение к Станиславскому.

В Т. р. воспроизведены многие драматические и комические моменты репетиций во МХАТе "Кабалы святош", однако прообразом пьесы Максудова "Черный снег" послужили "Дни Турбиных". Любопытно, что главный герой максудовской пьесы носит фамилию Бахтин. Первоначально же эта фамилия фигурировала в качестве варианта фамилии главного героя Т. р. Это может свидетельствовать о знакомстве Булгакова с единственной вышедшей к тому времени книгой известного литературоведа М. М. Бахтина (1895-1975) "Проблемы творчества Достоевского" (1928), а приводимая в Т. р. цитата из "Черного снега" с участием этого персонажа может рассматриваться как иллюстрация бахтинской идеи диалогичности бытия:

"Бахтин (Петрову). Ну, прощай! Очень скоро ты придешь за мною...

Петров. Что ты делаешь?!

Бахтин (стреляет себе в висок, падает, вдали послышалась гармони...)..." Слова "гармоника" Иван Васильевич не дал Максудову дочитать, предложив, чтобы герой не застрелился, а закололся кинжалом, как средневековый рыцарь, хотя, как справедливо замечает Максудов:

"...Дело происходит в гражданскую войну... Кинжалы уже не применялись..." Здесь концентрированно воспроизведен не только предсмертный диалог Алексея Турбина с Николкой, но и диалог Хлудова с тенью Крапилина из "Бега", и вечный спор, который во сне ведет Понтий Пилат с Иешуа Га-Ноцри в "Мастере и Маргарите". То, что в "Черном снеге" Бахтин предсказывает скорую смерть своему собеседнику и продолжение в ином мире какого-то важного их диалога, не волнует Ивана Васильевича, ставшего пленником собственной системы и озабоченного лишь тем, как бы поэффектнее поставить сцену самоубийства. Булгаков и М. М. Бахтин не были лично знакомы, но позднейшие бахтинские теории мениппеи как некоего универсального жанра и принципа "карнавализации действительности" прекрасно приложимы и к Т. р., и к "Мастеру и Маргарите". Если для Станиславского (и для Ивана Васильевича) театр - это храм и даже храм-мастерская, причем себя он видит в этом храме неким верховным божеством, то для Булгакова (и Максудова), театр - не только храм и мастерская, но и балаган. Трагикомическое внутри театральной кухни запечатлено в Т. р. Здесь демонстрируются интриги и борьба самолюбий, но вместе с тем - и чудо рождения нового спектакля.

В дневнике Е. С. Булгаковой в записи от 11 апреля 1935 г. сохранился колоритный рассказ О. С. Бокшанской об одном комическом случае с участием В. И. Немировича-Данченко и К. С. Станиславского:

"Из Олиных рассказов:

У К. С. и Немировича созрела мысль исключить филиал из Художественного театра, помещение взять под один из двух их оперных театров, а часть труппы уволить и изгнать в окраинный театр, причем Вл. Ив. сказал:

- У Симонова монастыря воздух даже лучше... Правда, им нужен автомобильный транспорт...

Но старики никак не могут встретиться вместе, чтобы обсудить этот проект.

К. С. позвонил Оле:

- Пусть Владимир Иванович позвонит ко мне.

Оля - Вл. Ив-чу. Тот:

- Я не хочу говорить с ним по телефону, он меня замучает.

Я лучше к нему заеду... тринадцатого, хотя бы.

Оля-К. С.'у.:

- Я не могу принять его тринадцатого, раз что у меня тринадцатое выходной день. Мне доктор не позволяет даже по телефону говорить.

Вл. Ив. - Оле: - Я могу придти шестнадцатого.

Оля - К. С.'у.

К. С,- Жена моя, Маруся, бол

ьна, она должна разгуливать по комнатам, я не могу ее выгнать.

Вл. Ив. - Оле: - Я приеду только на пятнадцать минут.

К. С. - Оле: - Ну, хорошо, я выгоню Марусю, пусть приезжает.

Вл. Ив. - Оле: - Я к нему не поеду, я его не хочу видеть. Я ему письмо напишу.

Потом через два часа Вл. Ив. звонит:

- Я письма не буду писать, а то он скажет, что я жулик, и ни одному слову верить все равно не будет. Просто позвоните к нему и скажите, что я шестнадцатого занят.

Объясняется это последнее тем, что старики (Леонидов, Качалов и Москвин) страшно возмутились и заявили протест против такого отношения к актерам. И Вл. Ив. сдал все свои позиции".

В Т. р. два директора Независимого театра Иван Васильевич и Аристарх Пла-тонович (последний, как и В. И. Немирович-Данченко, чаще всего пребывает за границей), "поссорились в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году и с тех пор не встречаются, не говорят друг с другом даже по телефону". Булгаков не простил обоим руководителям МХАТа отказа бороться за "Кабалу святош" после зубодробильной статьи в "Правде" в марте 1936 г., не забыл и многолетних мытарств с репетициями пьесы. Поэтому Т. р. содержит довольно злые шаржи на Станиславского и Немировича-Данченко, равно как и на многих других сотрудников Художественного театра.

В записи В. Я. Лакшина сохранился рассказ Е. С. Булгаковой о предполагавшемся окончании Т. р.: "Роман должен был двигаться дальше примерно по такой канве: драматург Максудов, видя, что его отношения с одним из директоров Независимого Театра - Иваном Васильевичем - зашли в тупик, как манны небесной ожидает возвращения из поездки в Индию второго директора - Аристарха Платоновича. Тот вскоре приезжает, и Максудов знакомится с ним в театре на его лекции о заграничной поездке (эту лекцию Булгаков уже держал в голове и изображал оратора и слушателей в лицах необычайно смешно)... К огорчению, драматург убеждается, что приезд Аристарха Платоновича ничего не изменит в судьбе его пьесы - а он столько надежд возлагал на его заступничество! В последней незаконченной главе Максудов знакомится с молодой женщиной из производственного цеха, художницей Авророй Госье. У нее низкий грудной голос, она нравится ему. Бомбардов уговаривает его жениться (поэтому глава, на которой прервалась работа над романом, называется "Удачная женитьба". - Б. С.). Но вскоре она умирает от чахотки. Между тем спектакль по пьесе Максудова, претерпевший на репетициях множество превращений и перемен, близится к премьере... Булгаков хотел изобразить взвинченную, нервозную обстановку первого представления, стычки в зале и за кулисами врагов и почитателей дебютанта. И вот премьера позади. Пренебрежительные, оскорбительные отзывы театральной прессы глубоко ранят Максудова. На него накатывает острый приступ меланхолии, нежелания жить. Он едет в город своей юности (тут Булгаков руки потирал в предвкушении удовольствия - так хотелось ему еще раз написать о Киеве). Простившись с городом, герой бросается головой вниз с Цепного моста, оставляя письмо, которым начат роман..." Подчеркнем, что Цепного моста в Киеве в момент создания Т. р. давно уже не было. Еще в фельетоне "Киев-город" (1923) Булгаков отмечал, что в 1920 г. при отступлении из города поляки "вздумали щегольнуть своими подрывными средствами и разбили три моста через Днепр, причем Цепной - вдребезги". Поэтому судьба героя Т. р. столь же двойственна, как и Мастера в "Мастере и Маргарите". По крайней мере, те читатели и слушатели, которые хорошо знали Киев, должны были подумать, что Максудов не мог броситься в воду с не существующего в природе моста и, следовательно, сообщение о его самоубийстве в обрамляющем рассказе автора не более достоверно, чем утверждение, что "самоубийца никакого отношения ни к драматургии, ни к театрам никогда в жизни не имел..."