Знаменитые судебные процессы

— Простите, сударыня, не могу уразуметь, какую роль сыграли эти письма в трагедии, которая нас сейчас занимает. Насколько мне известно, они никогда не были опубликованы ни в одной газете. Письмо же, которое напечатал господин Кальметт, директор «Фигаро», не имеет к вам ни малейшего отношения. Это личное письмо господина Кайо к госпоже Гейдан.

— В том то и дело, господин председатель! Из-за нее, из-за этой женщины все и случилось. А кто, по-вашему, передал это письмо Кальметту? Кто другой мог в дальнейшем давать пищу клеветнической кампании, развернутой «Фигаро» против моего мужа? Только она, господин председатель! Только она, у нее были его письма к ней, по также и письма, адресованные мне. Я знала, что настанет мой черед и мои письма будут преданы огласке. Кальметт, собственно, и не скрывал вовсе, что травля Жозефа Кайо только начинается. Мое доброе имя оказалось под угрозой. Я потеряла голову. И мне не стыдно в этом признаться. Пусть я дочь своего класса. Мысль о бесчестии для меня непереносима.

Голос госпожи Кайо становится тверже, слез уже нет.

— Тогда, господин председатель, я и отправилась прямо к Кальметту. У меня был с собой маленький браунинг. Какой ужас, эти пистолеты, они стреляют сами по себе… Я не хотела его убивать, я только хотела учинить скандал. Но он сам бросился под пули. И рухнул. Дальше я уже ничего не соображала. Это был рок!

Зрители вне себя от восторга. Процесс оправдал их ожидания, В эту минуту Анриэтта Кайо находит те самые слова, которые должны окончательно покорить публику. Дрожащим голосом она восклицает;

— Я не хотела смерти этого человека, нет! Поверьте, я предпочла бы предать гласности все, что угодно, чем стать виновницей такого несчастья.

Зал рукоплещет. Спектакль удался на славу. Занавес опускается, первое действие окончено. Теперь все с нетерпением ждут выхода па сцену подлинного героя: самого Жозефа Кайо, свидетельские показания которого будут заслушаны завтра.

Двадцать первого июля 1914 года у дверей парижского суда присяжных собралась еще более многочисленная, чем накануне, толпа желающих присутствовать на втором дне судебного разбирательства. Необычное сборище: не поймешь, кого тут больше — светских дам или депутатов.

Сегодня предстоит контратака истца. По мнению старшины адвокатского сословия Шеню, защитника семьи Кальметт, все рассказанное здесь ранее было не более чем плохо разыгранным слащавым спектаклем, к тому же далеким от истины. Действительной причиной преступления были отнюдь не чувства, а политика, подлинным же виновником — не эта высокомерная особа, сидящая сейчас на скамье подсудимых, а ее супруг, Жозеф Кайо.

— Это он распорядился убить Кальметта, — провозглашает Шеню, усы топорщатся, редкие волосы, стриженные под бобрик, взъерошены, — с целью помешать ему сделать достоянием гласности не любовные письма, вовсе нет — этому он не придавал значения, — но политический документ огромной важности, о публикации которого под заголовком «Исповедь прокурора Фабра» было уже объявлено в газете «Фигаро». Из этой исповеди следовало, что в свое время, будучи министром финансов, Жозеф Кайо оказал давление на прокурора Фабра, чтобы оградить, от судебного преследования Рошетта. нечистого на руку банкира, замешанного в панамском скандале- А все потому, господа, что Рошетт финансировал избирательные кампании Кайо!

Зал приходт в движение. В первых рядах, где посадил своих людей Чекальди, свистят, кричат, размахивают руками, не давая говорить адвокату. Но из глубины доносятся выкрики, враждебные Кайо: «Вор! Продажная душонка! Кайо, Рошетт — оба мошенники!»

Председателю стоит немалого труда восстановить тишину. На этот раз политика решительно одерживает верх над мелодрамой. Старшина адвокатского сословия Шеню продолжает:

— Я утверждаю, что супруги Кайо ни на секунду не верили, что «Фигаро» опубликует их личную переписку! Кстати, и то пресловутое письмо, из-за которого разыгралась трагедия, — письмо, подписанное «твой Жо» и адресованное некогда первой жене господина Кайо, не содержало никаких альковных тайн. Зато оно выставляло на всеобшее обозрение политический цинизм господина Кайо!

Передние ряды снова приходят в неистовство; Шеню грозят кулаками. Снова не обходится без вмешательства Альбанеля. Однако он делает это не слишком решительно, и адвокат с трудом овладевает аудиторией.

— Напрасно шумите, господа, теперь уже поздно! Ваш Кайо разоблачен, — обрушивается Шеню на возмутителей порядка. — С вашего позволения, я здесь сейчас во всеуслышание зачитаю письмо, которое Кальметт имел мужество напечатать, — письмо, которое стоило ему жизни…

Рев в зале. Председатель беспомощно разводит руками. Присяжные в беспокойстве переглядываются. В конце концов роль усмирителя берет на себя адвокат Лабори.

Его крупная фигура невольно внушает почтение, Волевое лицо, грива седых волос возымели действие. Шум затих. Поблагодарив собрата кивком головы, Шеню продолжает:

— Так вот оно, это нашумевшее письмо, опубликованное в «Фигаро». В нем господин Кайо пишет; «Пришлось отсидеть два заседания в палате, одно утром, с десяти до двенадцати, другое в два часа дня, вышел оттуда только в восемь, совершенно измученный, И все-таки я одержал блестящую победу…»

Шеню на минуту прерывает чтение, подчеркивая тем самым важность последующей фразы. Затем продолжает, отчетливо выговаривая каждое слово: «Я ликвидировал подоходный налог, делая вид, что отстаиваю его. Мне устроили овацию и правые и центр, и при этом я не слишком досадил левым…» Выдержав еще одну паузу, Шеню громко восклицает:

— Вот что это за человек! Цинизм, двуличие, ложь…

Лабори резко обрывает его:

— Помилуйте, господин адвокат, ведь прения еще не начались.

Затем, повернувшись к председателю, добавляет;

— Покорнейше прошу не отказать мне в ходатайстве. Если не ошибаюсь, господин Кайо будет сейчас приглашен для дачи свидетельских показа-ний. В связи с этим прошу вас, господин председатель, прежде всего поставить его в известность, что мой коллега зачитал здесь означенный документ и как это было сделано.

В зале напряженное молчание. Председатель говорит, что он действительно собирается пригласить господина Кайо и предупреждает, что никаких беспорядков больше не потерпит. На скамье подсудимых госпожа Кайо, с начала заседания будто погруженная в глубокую задумчивость, вдруг резко выпрямляется, болезненно морща лицо.

— Введите свидетеля!.. Зрители встают с места, толкаются, чтобы лучше видеть.

Расправив грудь, глядя прямо перед собой, Жо-зеф Кайо с надменным видом быстрым шагом подходит к барьеру. У него правильные черты лица, прямой нос, волевой подбородок, лысина; как пишет Морис Баррес, к слову сказать, ненавидевший Кайо, он «и в пятьдесят один год сохранил внешность молодого аристократа, не лишенного налета экстравагантности».

Председатель Альбанель и адвокат Лабори сообщают ему о том, что произошло до этого в зале судебного заседания. Кайо бросает испепеляющий взгляд на Шеню, а затем, обернувшись к внезапно разрыдавшейся жене, удивительно ласково, чего никак нельзя ожидать от человека, известного своей резкостью н властностью, говорит

— Прежде чем ответить на эти гнусные обвинения, я должен заявить, что женщина, сидящая сейчас на скамье подсудимых, оказалась там исключительно по моей вине! Я не смог оградить от людской злобы и клеветы ту, которая дала мне столько счастья, полнейшего, абсолютного счастья, ту, которая была мне не только нежной супругой, но и верной, умной, понимающей соратницей…

Рыдания госпожи Кайо усиливаются. Ее супруг продолжает:

— Я признаю себя виновным перед судом в том, что не уделял достаточного внимания семье! В том, что не замечал, какое губительное действие оказывает вся эта газетная шумиха на мою жену! Не почувствовал, что из любви ко мне она способна на акт отчаяния,. Оправдывая ее, я обвиняю себя.

Публика покорена, Кайо сумел вызвать сочувствие даже у самой враждебно настроенной части аудитории. Настоящий укротитель. «Ждешь удара, а он сама нежность», — тихо произносит кто-то из журналистов.