2009_17 (616)

А.Г. ПЕТРЕНКО

ВОЛК В ОВЧАРНЕ

Автор рассказа В.Я. Зленко повествует, как его крайне удачливый дед, крестьянин Сумской области, 100 лет назад приехал в Сибирь, отгрохал единственный в деревне двухэтажный дом, а его, трудолюбивого бедолагу, и его потомков невзлюбила вся ленивая деревня. Захватившая в деревне власть зловредная большевистская ячейка, выполняя разнарядку свыше, хотела репрессировать честного ударника. Но пробивные Зленко и тут не подкачали: побегом перешли из класса кулаков в класс пролетариев, не забыв оставить на хозяйстве наследников собственности, и на новом месте стали ударниками комтруда и т. д. Прямо, как большевики: «На земле мы не горим и в воде не тонем».

А знает ли Зленко, что значит в те годы заиметь двухэтажный дом в Сибири, содержать его и для чего? Для большой крестьянской семьи вполне хватало, было принято в обычай, более экономичного, теплого и удобного в сельской местности одноэтажного (возможно, с полуподвалом) крестового дома. Для двухэтажного, хоть и деревянного дома в Сибири того времени с длинными морозными зимами одних веснодельных дров надо запасать или покупать столько, что у крестьянина не остается времени и сил (денег на покупку готовых дров у него никогда не бывало) на подготовку и проведение посевной страды. А там прополка и сенокосы подпирают, подъем паров, уборка урожая, молотьба, подготовка дома, двора, отруба к зиме. Но и это не все, надо сдавать налоги, подати, что-то продать, что-то купить, за что-то рассчитаться. Одних саней при двухэтажном хозяйском доме сколько надо подготовить, чтобы обеспечить хозяйство транспортом в зиму. Только на подвоз дров нужны одни-двое саней. Или житель Украины, попав в Сибирь, этого не знал, строя двухэтажный дом?

Другое дело, если на тебя работают батраки, да еще со своим инвентарем и тяглом. Двухэтажный дом в деревне имел не каждый помещик. К примеру, двухэтажный домишко в Ясной поляне имел помещик Л.Н. Толстой, но он был графом с многовековой историей служения Родине — России, лично воевал за освобождение Крыма от интервенции цивилизаторов и диких турок, был великим русским писателем с громадными гонорарами со всего мира. А некоторые сибирские кулаки на халяву были много богаче российских помещиков, имея только в аренде до 2–3 тысяч десятин земли при бесплатных общинных выпасах и покосах.

Мой не столь героический, как Зленко, дед в 1904 г. был выбран ходоком от бедноты смоленской деревни в Сибирь для переселения. Смоляне тогда действительно жили бедно на своих лоскутных наделах с бедными почвами, да и климат — не Сумская область. Им некуда было деваться, кроме Сибири. Причем большая часть переселенцев была обманута властями. Деньги на переселение и обзаведение в виде возвратных пособий и ссуд разворовывались чиновниками в столице, в губернии, в уезде и в волости на местах (как сегодня, и никто из нынешних болтунов за спиной Партии и Правительства ничего «не проходили», только обзаводились дипломами и званиями, жрали и ср…).

Дед мой батрачил мельником у смоленского помещика, а его жена — моя бабушка — работала кухаркой у того же помещика. Пока молодые и здоровые, они имели кусок хлеба и щи с кашей. А что делать, чем жить подраставшим детям?

Приехали в тайгу с затесками и вешками землеустроителей, первые два года жили в шалашах и землянках. За это время каждая семья переселенцев — а их только родных и двоюродных братьев деда было 8 человек с семьями — похоронила по 2–3 члена семьи, в основном детей и стариков. (А эти жертвы 1890–1913 годов — куда, на чей счет отнести? На счет «добренького» Николашки II или «гениального» полицейского реформатора Столыпина П.А.?)

Раскорчевали тайгу, построили деревню из четырех поселков, плотину, огромный пруд в трех логах, с поселками на его берегах. Через 10 лет построили 4-классную начальную школу, перестроенную под среднюю в 1940 году. Все строительство до Советской власти носило общинный характер, но ни тогда, ни позднее не появилось двухэтажных строений, кроме 3 зерносушилок колхоза.

Жители четырех поселков, в том числе здоровенные, по 2 метра, девять братьев, не хотели жить в просторных домах, не хотели добра себе и своим семьям, были дураками и лодырями, не знали, как рубить дома и амбары, строить сенники и овины, погреба и хлевы, ставить колодцы, бить из глины русские печи (кирпич был господской роскошью), выделывать кожи, делать из чурок крупорушки, ступы, ручные мельницы и многое другое?

Нет, в Сибирь по доброй воле лодыри не ехали, разве авантюристы. Первоначально рубили избу на одну горницу в 2–3 окна, потом, по мере возможности и необходимости, делали прируб — получался пятистенник, как правило, с теплыми (рублеными) сенями. Прибывала семья, появлялись в ней мужские руки — пятистенник традиционный заменял крестовой дом. Но главным в устройстве жилья крестьянина была теплосберегающая технология — поближе к земле с наружными и внутренними завалинками на зиму.

Конечно, кое-кто ехал в Сибирь, особенно из южных областей, с деньгами, в надежде сказочно разбогатеть на новом месте. Через взятки такие переселенцы получали лучшие места под застройку, удобные земельные наделы, ссуды и пособия. Строили сразу руками батраков двухэтажные дома с кирпичными печами на первом этаже и голландками — на втором, с торговыми лавками в доме, строили маслодельные, паточные заводики, пимокатные, заводили хлебную и мясную торговлю в живом весе. В деревне хорошо знали, за чей счет появляются кулаки, и долго помнили, что от трудов праведных не построишь палат каменных.

О ленивых русских мужиках любили поболтать даже на европейских курортах еще их хозяева-крепостники, пропивая и проблядовывая труд, пот и кровь своих рабов. В разное время компания охаивания русского мужика то затихала, когда враг нападал на Родину, то вновь усиливалась в мирное время. С хрущевских времен известные лица загомонили о ленивых и алчных бедняках и трудолюбивых и добрых кулаках. Хотя кулачество как опасное явление для русского общества, да и государства, известно и изучено лет 150 назад.

В 1930-х годах, преодолевая вековую отсталость страны, замененная машинами сельская молодежь поехала строить заводы и города, электростанции, дороги, каналы. Кое-кого за неуважение закона везли не по собственной воле на лесозаготовки, строительство Беломорканала, освоение золотоносной Магаданской области. Вливались в городской поток и те, кто не принимал перестройку сельского хозяйства, не хотел вступать в колхоз, в совхоз и не хотел платить налог как единоличник. Одним словом, кулаки искали место, где бы отсидеться, перебиться какое-то время. В это число попадали и те, кто не смог разобраться в политической обстановке. О своем уме они и их потомки начали кричать много позже.

Три моих дяди-крестьянина перед коллективизацией, оставив хозяйства на жен и подраставших сыновей, мотонули на карагандинские шахты. Три года добывали уголь, высылали деньги семьям, ходили там в ударниках. Вся деревня знала в подробностях об этих шахтерах и посмеивалась над ними. Знали о них и в районном НКВД. Жены исправно платили твердый налог из переводов мужей-шахтеров, не занимались антисоветскими сплетнями, и их никто не раскулачивал, никакая ячейка не собиралась высылать на север. Когда колхоз встал на ноги, наши шахтеры вернулись домой, сообразив, что колхозом жить легче. А в Новосибирске еще командовал Эйхе Р.И. В работе Эйхе были серьезные загибы, но зачем ему чужие грехи?

Вернемся к моему деду. Он вообще вступил в колхоз за 4 года до Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. и его никто не раскулачивал. Правда, вместо батраков у него пахали, косили, жали по выходным и праздничным дням 5 сыновей-колхозников со своими женами по очереди, жившие уже отдельно от отца со своими подсобными хозяйствами, домами, пасеками и пр. Бабка знала дом, печь, огород, любила покомандовать снохами, в полях на прополке и жатве была редко. У нее был свой гонор, она признавала только двух начальников — мужа и вождя Сталина и никаких там бригадиров и председателей, хоть и выборных. Она еще не забыла помещика, его жену, их дочерей, когда работала на них. Когда сыновья, имея по 6-10 человек детей, отказались работать еще и у отца, дед плюнул на каприз жены и вступил в колхоз. За 4 предвоенных года на колхозные трудодни он запас полный амбар продовольствия, — от пшеницы и ржи до гороха и льняного семени, что очень пригодилось в военные, а особенно в 1946 засушливом году.