Русская жизнь. Август (август 2008)

Чудная августовская песенка. Плут Лямшин из «Бесов» Достоевского выдумал презабавную штучку «Франко-прусская война». Смешав грозный героизм «Марсельезы», - Qu? un sang impur abreuve nos sillons! - «Пусть нечистая кровь оросит наши нивы!» - с пошлостью Mein lieber Augustin, он изобразил, как напыщенная французская велеречивость, не замечающая сначала гаденького Augustin? а, оказывается постепенно принуждена петь с ним в такт, и смириться, и припасть к нему на грудь, и плакать, и просить, а Augustin свирепеет, ревет и торжествует. Август 1914-го, конница рвется к убийце - победе, прусские уланы, гарцуя, входят в Брюссель и Варшаву, и заканчивается старое доброе время, прекрасная эпоха:

Жаркий, нервный месяц август. Быть может, именно из-за того, что август слишком напряжен, цивилизованный мир именно его назначил главным месяцем отпусков, и в больших городах Европы и Америки август стал своего рода мертвым сезоном. Да и у нас август - время каникул, и с детства в нас сидят воспоминания о деревенском августе - и действительно, что может быть лучше русской деревни. Природа удивительная. С высокого берега видна быстрая речка, шумящая и день и ночь, и в сумерки ее журчание превращается в неразличимый лепет, как будто о чем-то спорят, не умолкая, нежные русалочьи голоса. Притихшие от дневной жары дома, за домами - сады и огороды, и в ложбинах, около тихих заводей, заросли кудрявого кустарника, вечером от тумана кажущиеся немножко матовыми, точно поседевшими. Вокруг раскинулись печальные и спокойные луга, окаймленные загадочно темнеющими лесами, и над всем распростерлось огромное всепрощающее небо, исполненное полутонов и оттенков, никогда не впадающее в утомительную одинаковую синеву, с солнцем не бесстыдно ярким и раздражающим, но с блеском приглушенным, ласковым и всепонимающим. Перед домами - тяжелые и глупые георгины, с большими мохнатыми мордами, утром покрытые каплями росы. Своей кремовой красотой они напоминают милого Августина - такие же тщеславные, гордые и немного грустные. Кажется, что они напевают:

Потому что лето кончается, скоро будет сентябрь, закончится чудное безделье, снег пойдет, будет темно и холодно. Чудное древнее славянское имя у августа - Серпень. Оно напоминает о жнецах и жатве, о том, что месяц этот связан с двумя римскими богинями, Церерой и Помоной, представляющими его в языческом пантеоне. Церера, богиня злаков, не просто хлопотливая колхозница, заботящаяся об урожае, но и богиня подземного мира, насылающая на людей смерть и безумие. Серп в ее руке - безжалостное орудие убийства, и Церера в белых длинных одеждах, с лицом строгим и печальным, - теща Плутона, то есть - сама смерть. Помона же, богиня плодов, странна и неуловима: из-за ее пристрастия к фруктам христианская иконография связала ее с Евой, а через нее - и с Лилит, прослывшей вавилонскою блудницей и овладевавшей мужчинами против их воли. На самом-то деле у Помоны мужчин было не так уж и много, какой-то Пик, от которого она родила веселого Фавна, да Вертумн, бог всяческих изменений, ветреный и лживый, соблазнявший Помону в различных обличиях: то в виде маленькой девочки, то морщинистой старухи, то прекрасного юноши.

В русской поэзии Церера предстает рослой дебелой старухой с тщательно уложенными волосами, в белом платье и шали, с профилем, напоминающим Екатерину Великую. Помона же - богемная босоножка среднего возраста в бесформенной дерюжной рясе, вся седая. Она выходит и начинает частить, немного истерично: август - астры, август - звезды, август - грозди винограда и рябины ржавой - август!

В ответ на это Церера, окинув ее с головы до ног надменным взглядом, своим жирным голосом прерывает: он и праведный, и лукавый, и всех месяцев он страшней: в каждом августе, Боже правый, столько праздников и смертей. Тут к ним присоединяется вертлявый и лысый Вертумн, начинающий скороговоркой щеголять своими превращениями: уж в августе темнее ночи, а под деревьями еще темнее. Я в сад не заходил нарочно, попутчика нашел себе случайно… Он был высокий, в серой кепке, в потертом несколько, но модном платье.

А из- под земли рокочет голос Плутона: вы шли толпою, врозь и парами, вдруг кто-то вспомнил, что сегодня шестое августа по старому, Преображение Господне.

Обыкновенно свет без пламени исходит в этот день с Фавора, и осень, ясная, как знаменье, к себе приковывает взоры. И вы прошли сквозь мелкий, нищенский, нагой, трепещущий ольшаник в имбирно-красный лес кладбищенский, горевший, как печатный пряник.

Все боги равно правы и равно велики.

Александр Русанов

Дача, Жанна, драка с дураком

91-й: плоды и дни

У всякого месяца свои плоды. Плоды августа - арбузы и дыни. Ведь это месяц самой тугой, заключительной беременности, радости родов, горделивого материнства. Но в августе содержатся и тайны несчастий, боль отчаяния. Словно бы солдаты Ирода ищут младенца не под вифлеемской звездой, а под этим самодовольным звездопадом, и завтра детская кровь омоет толстое лезвие… Арбузы и дыни, астраханские, узбекские, подвозили в наш подмосковный поселок. И звезды в этот месяц кто-то подвозил неимоверно близко. Арбузы и дыни в небе, сочные, без кожи, когда северное небо вдруг делается африканским.

«Ав, ав, ав», - густо бранились под звездами псы, сбившись в бродячий отряд. Метались, сталкивались, пыль дороги посверкивала, а в траве трещало. Одна псина, вспыхнув глазами, скакнула в сторону и завизжала. Она испугалась каменного удара яблока за чьим-то забором. Наш забор. На калитке мерцала стальная табличка со злой собакой. Собаки за забором не существовало. Стоял темный дом, и в нем я спал.

Целый день до этого я читал «Войну и мир». Валялся после завтрака на диване и грыз карамель. Оставление Москвы, поджоги, тяжелое движение обозов, бледный юнец, который зачем-то начал благословлять Наполеона, сцена расправы над бледным юнцом. Наташа над умирающим Андреем. Карамель кончилась. За открытым окном просторно горел день. С затрепанным томом я пошел на кухню, набил карманы джинсов грецкими орехами и отправился в сад, в солнце, на деревянную горячую скамейку. Я переворачивал страницу и раскалывал по ореху. Пьер Безухов в захваченной Москве, Наполеон как Антихрист, ожидание французской пули, знакомство с Платоном Каратаевым. Некоторые я с тигриной силой раскалывал в руках, а особо неподатливые орехи клал под зад, надавливал и с хрустом раскраивал. Грецкий орех, взломанный ягодицей, и Лев Толстой, в которого ты, наконец, вчитался. Читая, выедая ореховую мякоть из осколков, я постепенно вошел в такой нежный транс, в причудливое очарование такое, что неожиданно почувствовал себя другим. Ослепительное прояснение, спровоцированное ясной погодой, открыло толстовский контекст, который не даст никакой литературовед. В этом простецки-изящном, солнечно-затуманенном толстовском контексте я поехал на велосипеде за арбузом.

Я ехал по страницам Толстого. Август, торжественно окружавший, навязчивая оса вокруг головы, огрубевшая за лето зелень, дорога, которая ойкала в моем сердце каждой выбоиной, треньканье звонка на ухабах, и шипение шокированной шины, когда я затормозил резко, чтобы не столкнуться с девочкой, выскочившей наперерез из другого земляного переулка… Это все был Толстой! Целый мир был им. И висевший на руле белый пакет, назначенный для зеленого мяча с красными внутренностями, - так все и задумал он. Он сочинил август, наделил сегодняшний день ярким солнцем, но если бы стало сыро и мерзко, как пару дней назад, все равно было бы здоровски, потому что Толстой пребывал везде.