Исторические хроники с Николаем Сванидзе. Книга 2. 1934-1953

Вслед за этим Мандельштам читает «Горца» другу семьи Эмме Герштейн. Читает и добавляет: «Смотрите — никому. Если дойдет, меня могут расстрелять». И еще добавляет: «Это комсомольцы будут петь на всех улицах! В Большом театре… на съездах… со всех ярусов».

Пастернаку Мандельштам прочел «Горца» во время прогулки, где-то в районе Тверских-Ямских. Пастернак сказал: «То, что вы мне прочли, не имеет никакого отношения к литературе, к поэзии. Это не литературный факт, но акт самоубийства, которого я не одобряю. И в котором не хочу принимать участия. Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал и прошу вас не читать их никому другому».

Через два дня после этого Мандельштам опять пришел к Кузину. Кузин вспоминает: «Осип Эмильевич со сладчайшей улыбкой, точно он съел кусок чудного торта, сообщил мне: „Читал стихи Борису Леонидовичу“».

Года за два до написания «Горца» в гостях у Эммы Герштейн Мандельштам затеял разговор с ее отцом, членом группы консультантов Кремлевской больницы. Мандельштам видел его впервые. Разговор происходил на квартире доктора Герштейна. Квартира — при больнице имени Семашко. Из-за двери кабинета доносилось: «Он не способен сам ничего придумать. Воплощение нетворческого начала. Тип паразита». Не было никаких сомнений, что Мандельштам говорил все это о Сталине. Доктор Герштейн сказал потом дочери: «Слушай, твой Мандельштам — форменный ребенок. Он такие дикости говорил. Какой-то детский лепет».

В декабре 1933-го Осип Мандельштам читает «Горца» знакомым прямо на бульваре. В феврале 1934-го он идет по Гоголевскому бульвару с Анной Ахматовой. Ахматова вспоминает: «Осип сказал: „Я к смерти готов“».

В 1932 году, в начале сентября, Мандельштам, проживавший тогда в общежитии Литинститута, потребовал у соседа, армянского поэта Амира Саргиджана, чтобы тот вернул давно взятые в долг 75 рублей. Настоящее имя Саргиджана — Сергей Бородин. В начале 30-х в Москве большой официальный спрос на представителей национальных литератур. И начинающие литераторы из русской глубинки из карьерных соображений часто берут армянские, грузинские, таджикские псевдонимы. Так вот, от Бородина-Саргиджана Мандельштам потребовал вернуть 75 рублей. Дело в том, что Мандельштам в окно увидел, как по двору Литинститута идет жена Саргиджана и несет корзинку с продуктами и двумя бутылками вина. В Москве в это время все по карточкам, а у нее в корзинке такая роскошь. Осип Эмильевич закричал на весь двор: «Вот, молодой поэт не отдает старшему товарищу долг, а сам приглашает гостей и распивает с ними вино». Началась ссора. В разгар ее жена поэта Саргиджана потребовала, чтобы муж побил Мандельштама. Саргиджан полез с кулаками на Мандельштама. Ударил он и жену Мандельштама. Мандельштамы потребовали товарищеского суда. Товарищеские суды в большой моде. В советском сознании тех лет товарищеский суд — это вполне достаточная мера защиты чести, по накалу страстей и зрелищности вполне заменяющая дуэль.

Председательствовал на товарищеском суде писатель Алексей Толстой. Перед процессом его проинструктировали в том смысле, что необходимо проявить снисхождение к молодому национальному поэту, который к тому же член партии. Молодого поэта обязали вернуть по возможности деньги. Но избиение жены Мандельштама порицания со стороны суда не получило.

А. Н. Толстой и А. А. Фадеев

Смешной человек Мандельштам коммунальную советскую склоку воспринял как пушкинскую ситуацию: жена оскорблена, это требует отмщения. Но в СССР пушкинская ситуация не может разрешиться по-пушкински. Речь не о дуэли, а о невозможности защиты достоинства вообще. Впоследствии защищать собственных жен никому и в голову не придет. Жен будут отправлять в лагеря, а их высокопоставленные мужья будут тем временем спокойно пользоваться всеми материальными привилегиями своего положения. Сталин эффектно закрепит это положение вещей в 1937-м, когда торжественно и празднично во всесоюзном масштабе будет отмечаться столетие со дня смерти Пушкина. Каждый человек должен будет усвоить: раз — Пушкин умер, два — вместе с ним навсегда похоронен пушкинский кодекс чести.

К весне 1934 года выясняется, что Мандельштам с пушкинскими понятиями о чести расставаться не собирается. Отмщение за жену становится у него идеей фикс. Причем его ненависть сконцентрировалась на фигуре председателя товарищеского суда Алексее Толстом. Мандельштам мечтает дать Толстому пощечину. Он вовлекает в это дело еще не посаженного Льва Гумилева, сына Анны Ахматовой и расстрелянного в 1921 году Николая Гумилева. Они на пару ходят возле особняка Толстого, это рядом с особняком Горького у Никитских ворот. Гумилев, завидев Толстого, должен подать Мандельштаму сигнал. Тогда не получилось.

В конце апреля 1934 года Мандельштамы едут в Ленинград. В начале мая в помещении «Издательства писателей» Мандельштам дает пощечину Алексею Толстому. «Вот вам за ваш товарищеский суд», — произносит Мандельштам.

Происшедшее получает широчайшую огласку. Известный поэт Перец Маркиш реагирует: «О, еврей дал пощечину графу». Высказался и Горький: «Мы ему покажем, как бить русских писателей». Это заявление Горького, дошедшее до нас в воспоминаниях современников, много говорит и о власти, и о Горьком. Горький всегда был ярым борцом с антисемитизмом. Если в 1934-м он до него опускается, значит, клещи сжаты до упора.

А. Н. Толстой

За Мандельштамом пришли в ночь с 13 на 14 мая 1934 года. Ахматова — свидетельница ареста: она гостила у Мандельштамов. Ордер на арест подписан ценителем литературы и в прошлом приятелем Маяковского зампредом ОГПУ Яковом Аграновым. Причина ареста — стихотворения «Горец», «Квартира», а также стихотворение «Холодная весна», написанное в Крыму в 1933-м. По поводу этого стихотворения в протоколе допроса от 25 мая 1934 года содержится следующее заявление Мандельштама: «В моем политическом сознании и социальном самочувствии — большая депрессия. Социальной подоплекой этой депрессии является ликвидация кулачества как класса. Мое восприятие этого процесса выражено в моем стихотворении „Холодная весна“».

На следующий день после ареста Мандельштама Анна Ахматова идет к Пастернаку. Пастернак — к Бухарину, тогда главному редактору «Известий». Ахматова доходит до секретаря ЦИК Авеля Енукидзе. Он выслушал Ахматову и не проронил ни слова. Ахматова пошла к писательнице Лидии Сейфуллиной, которая позвонила знакомому чекисту. «Лишь бы его не свели там с ума, — сказал знакомый чекист, — наши на этот счет большие мастера».

Мандельштама свели с ума. Тяжелейшее психическое расстройство со слуховыми галлюцинациями. Врачей в 1934 году это не удивляло. Женщина-врач в ссылке сказала жене Мандельштама, когда та требовала медицинской экспертизы: «Чего вы от меня хотите? Все они „оттуда“ приезжают в таком состоянии». И посоветовала не отдавать Мандельштама ни в какое лечебное заведение. «Там его загубят. Вы знаете, как у нас в таких местах». Другой врач уже на поселении сказал, что подобные психические состояния возникают после нескольких недель, а иногда даже нескольких дней ареста. Мандельштам тогда поинтересовался у врача, почему сейчас тяжело заболевают после нескольких дней внутренней тюрьмы, хотя раньше просиживали по многу лет в крепости и выходили здоровыми. Врач в ответ только развел руками.

Вследствие сильной природной возбудимости поэт Мандельштам был легкой добычей для следствия и особых, утонченных приемов не потребовалось. Действовали стандартно. Бессонный режим. На допросы водят по ночам. Большая часть времени уходит не на допрос, а на ожидание допроса у дверей следователя. Во время допроса направляют в глаза яркий свет. Кормят соленым. Пить не дают. Когда Мандельштам просил воды, на него надевали смирительную рубашку и тащили в карцер.