Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Наследники Гиппократа встают раньше; в пять утра они уже являются в больницы, чтобы там подкрепить теорию практикой, а уж потом выслушивать мудрые наставления ученых профессоров Медицинской школы. В восемь утра школьники заполняют залы коллежей, чтобы в течение двух часов выслушивать уроки преподавателей, а затем, после перерыва, возвратиться в те же залы в два часа пополудни. Также в восемь утра являются на лекции студенты-правоведы и просвещенные слушатели курсов на прочих факультетах Университета и в Коллеж де Франс.

В 10 утра библиотеки и музеи заполняются прилежными людьми, желающими изучать творения древних, природу и искусство, дабы умножить сумму своих познаний.

С 8 утра адвокаты, стряпчие и нотариусы уже поджидают клиентов в своих кабинетах; в 9 часов открываются кассационные и уголовные суды; все сутяги и крючкотворы стягиваются во Дворец правосудия, и уже к полудню его большая зала заполняется толпою зевак, адвокатов и тяжущихся.

Движение, начавшееся на заре в простонародных кварталах, лишь несколькими часами позже сообщается окрестностям Пале-Руаяля и кварталу Шоссе д’Антен.

В восемь утра на Вивьеновой улице еще все спят; в десять чиновники неспешным шагом отправляются к месту службы; негоцианты и банкиры занимают места в своих конторах и принимаются обдумывать те спекуляции, которые начиная с двух часов им предстоит осуществить на Бирже, а также занимаются обычными своими делами; начинаются платежи, люди толпятся на улицах, маклеры получают указания от доверителей, кассиры с огроменными сумками за спиной отправляются за дневной выручкой, заключаются тысячи договоров, а тем временем бесчисленные просители, не надеясь на милость своих патронов, отправляются на поклон к министрам.

Вся эта бурная деятельность продолжается до четырех часов; после этого все конторы, суды, кассы закрываются, и все важные дела переносятся на завтра. В деловом квартале наступает покой, отныне здесь помышляют только об отдыхе и удовольствиях. Буржуа весело обедает в кругу семьи; счастливцы, которые получили приглашение на званый обед, отправляются в экипажах в богатые дома, где удовольствие от блюд, приготовленных лучшими поварами, будет подпорчено чопорным этикетом и несносной скукой. Иностранцы и холостяки толпами устремляются к рестораторам, чтобы, наслаждаясь изысканными блюдами, обсудить последние новости, ставки в игорном доме и курс на бирже.

Вскоре заполняются залы театров и кафе: там веселье продлится до одиннадцати вечера.

К этому времени лавки, которые в кварталах, удаленных от центра, закрываются в девять, прекращают работать и в центре.

Мирные горожане покойно расходятся по домам, предоставляя город шумным экипажам людей из высшего общества, которые, проведя день в безделье, оканчивают его на балах, за игрой (подчас весьма разорительной) и в пустых забавах…»

Описание Маршана беллетризовано, но достоверно и содержит вполне объективные характеристики парижского распорядка дня; например, за упоминанием о веселье, которое продлится до одиннадцати вечера, скрывается отсылка к ордонансу, принятому в Париже в 1819 году и остававшемуся в силе до 1870 года; согласно этому ордонансу, все публичные заведения в Париже в течение всего года должны были закрываться не позже 11 вечера.

Свой распорядок был у светской парижской публики. Утренние часы до полудня посвящались сну и домашним делам. Затем происходил завтрак – трапеза сугубо частная, на которую гости не допускались. После двух часов наступало «утро» в светском смысле этого слова; в это время дамы из «хорошего общества» открывали двери своих салонов для друзей и знакомых. «Малые» утренние приемы были предназначены лишь для самых близких друзей, а «большие» – для более широкого круга. В эпоху Реставрации дамы принимали ежедневно, при Июльской монархии установился новый порядок: теперь у каждой из дам был «свой» день недели, отведенный для приемов без приглашения. Маркиза из пьесы Альфреда де Мюссе «Надо, чтобы дверь была либо открыта, либо закрыта» (1845) объясняет, отчего возник этот обычай:

«Сегодня в самом деле мой день, хотя зачем он мне, я толком не знаю. Впрочем, в этой моде есть смысл. Матери наши оставляли двери своих гостиных открытыми всю неделю, в ту пору хорошее общество было немногочисленно, и у каждой из дам собирался узкий круг завсегдатаев, среди которых было полно людей невыносимо скучных. Теперь же, когда дама принимает, к ней является весь Париж, а по нашим временам весь Париж – это действительно весь город, от центра до окраин. У себя дома чувствуешь себя точь-в-точь как на площади. Вот и пришлось каждой даме завести свой день для приемов. Это единственный способ видеться друг с другом как можно реже, так что когда хозяйка дома говорит: я принимаю по вторникам, всем ясно, что на самом деле это значит: а в остальные дни недели оставьте меня в покое».

В салоне. Худ. Э. Лами, 1841

Около шести наступало время обеда, затем светские люди отправлялись в театр и на балы (которые, как правило, начинались поздно – около 10 вечера, а порой и в полночь – и продолжались до 4 часов ночи, а то и до 6 утра). После полуночи на больших балах подавали ужин.

Жизнь отдельных участков города также проходила по раз и навсегда заведенному порядку. В главе восемнадцатой уже рассказывалось об особых «расписаниях» прогулок в саду Тюильри и Люксембургском саду. Что же касается хронологии жизни на Бульварах, то ее выразительно описал Бальзак: «Бульвар никогда не остается одним и тем же, все содрогания Парижа передаются ему: у него есть часы меланхолии и часы веселья, часы опустения и часы бешеного движения, часы целомудренные и часы постыдные. В семь часов утра ничьи каблуки не стучат по тротуару, ни один экипаж не грохочет по мостовой. Самое раннее в восемь часов бульвар пробуждают тяжелые шаги носильщика с ношей на плечах, стук первых кабриолетов, крики рабочих в блузах, спешащих на стройку. Еще не подняты жалюзи, лавки закрыты, как устричные раковины. Зрелище, незнакомое многим парижанам, которые считают, что бульвар всегда наряден. <…> В девять часов бульвар уже суетится, как гризетка, там и сям появляются на тротуарах пронырливые люди в пальто. Часов в одиннадцать кабриолеты мчатся на судебные процессы, к очередным платежам, к присяжным стряпчим, к нотариусам; они везут уже почти созревшие банкротства, везут задатки биржевым маклерам, <…> везут портных, везут белошвеек – словом, весь деловой и утренний парижский люд. К полудню бульвар уже голоден, на бульварах завтракают, проезжают биржевики. Наконец, между двумя и пятью часами жизнь бульваров достигает своего апогея, они бесплатно дают пышный спектакль. Три тысячи магазинов сверкают…»

Не только парижский день, но и парижский год тоже имел свое довольно жесткое расписание, об особенностях которого уже говорилось в разных главах книги. Напомним о них.

Светский и политический Париж оживал зимой и «впадал в спячку» летом, когда оканчивался бальный сезон и закрывалась парламентская сессия. Русский дипломат Виктор Балабин не случайно сравнил французскую столицу в летнее время со зрительным залом, который зрители постепенно покидают после конца спектакля.

Если палаты парламента обычно начинали работу в октябре-ноябре, а заканчивали порой в июне или даже июле, то светский сезон был еще короче: он длился с декабря до Пасхи. Салоны открывали свои двери после летне-осенней паузы один за другим, причем по традиции последними начинали принимать гостей обитатели аристократического Сен-Жерменского предместья. До Великого поста главным пунктом программы светской жизни были танцы: балы в частных домах и в Опере, костюмированные балы по случаю карнавала, балы благотворительные. Во время Великого поста танцевали меньше и больше слушали музыку. Конец светского сезона обычно совпадал с последним представлением в Итальянской опере, которое происходило в самом конце марта или в начале апреля. На Страстной неделе наступала пора «прогулки в Лоншан» (о которой подробно рассказано в главе восемнадцатой), а после Пасхи парижский свет начинал готовиться к переезду на летние квартиры. Конечно, кое-какие светские мероприятия происходили и в мае, но они уже воспринимались как прощальные. В отличие от лондонских аристократов, которые зиму проводили в поместьях, а с наступлением теплых дней возвращались в Лондон, богатые парижане на лето уезжали в загородные дома.