Охота на «кротов»

Два года спустя он сказал, что это спасло ей жизнь».

Потягивая неразбавленное виски, Носенко заговорил, раскрывая информацию, которая, как он надеялся, докажет его искренность двум сотрудникам ЦРУ. Вначале он сообщил, что Борис Белицкий, известный корреспондент Московского радио, который в то время работал на ЦРУ и действовал под псевдонимом «Вайр-лес», на самом деле был двойным агентом и находился под контролем КГБ. Это разоблачение поразило Кайзвальтера, поскольку он знал, что всего два года назад Белицкий блестяще прошел проверку на детекторе лжи ЦРУ. «Оператор полиграфа сказал, что Белицкий парень что надо, — вспоминал Кайзвальтер. — По его словам, он мог бы задницей пропеть «Звездно-полосатый флаг»».

После такого «непрофессионального» заверения ЦРУ воспринимало информацию Белицкого буквально [58]. Корреспондент был завербован в 1958 году на Всемирной выставке в Брюсселе Джорджем Голдбергом, который родился в Латвии и прекрасно говорил по-русски. К 1962 году работой «Вайрлеса» руководили два оперативных сотрудника— Голдберг и Гарри Янг [59]. В подтверждение этих данных Носенко смог назвать Кайзвальтеру и Бэгли фамилии обоих сотрудников ЦРУ.

«Белицкий находился в Женеве для освещения встреч по разоружению, — рассказывал Кайзвальтер. — Улыбнувшись, Носенко сказал: «Вы не должны ничего предпринимать против Белицкого, потому что, если они что-то обнаружат, я погиб. Если они обнаружат даже то, что я здесь, я погиб»».

Какое-то время Голдбергу и Янгу не говорили, что их агент является двойным агентом, опасаясь, как бы нечаянной оговоркой, или даже интонацией, или каким-то действием они не предупредили «Вайрлеса», что ЦРУ теперь известно о наблюдении за ним КГБ.

К 1962 году Белицкий, уже ведущий корреспондент Московского радио, слегка лысеющий мужчина нормального телосложения, одевался как английский джентльмен и блестяще говорил по-английски с американским акцентом. Его отец работал в Амторге, советском торговом агентстве, и Борис учился в Нью-Йорк Сити [60].

В Женеву прибывали новые лица. В то время, когда Кайзвальтер и Бэгли встречались с Носенко, Брюс Соли из управления безопасности ЦРУ, тесно сотрудничав-ший с контрразведкой в охоте на «кротов», прилетел туда в надежде расспросить Носенко о проникновениях. Кайзвальтер, исходя из пословицы, что у семи нянек дитя без глазу, заявил, что сам задаст эти вопросы, и не допустил Соли на конспиративную квартиру.

Кайзвальтер и Бэгли ничего не знали о предупреждениях Анатолия Голицына в отношении «кротов» в ЦРУ и его конкретных заявлениях относительно «Саши». Оба сотрудника ЦРУ, однако, сказали, что помнят, как Соли передавал вопросы для Носенко.

«Соли дал мне целый список, о чем спрашивать, — вспоминал Кайзвальтер, — включая и несколько вопросов о «Саше». Я не раз встречался с ним в уличном кафе. Рассказывал ему о том, что Носенко говорил по интересующим его вопросам».

По словам Бэгли, Носенко сказал, что не располагает никакой информацией о «кроте» КГБ в ЦРУ по имени «Саша». Они задавали ему также вопрос о Владиславе Михайловиче Ковшуке, сотруднике Второго главного управления КГБ, работавшем в Вашингтоне под именем Владимира Михайловича Комарова. Голицын заявил, что Ковшук — сотрудник столь высокого ранга, что мог приехать в Соединенные Штаты только для встречи с высокопоставленным агентом проникновения.

Мог ли Носенко пролить какой-то свет на миссию Ковшука? Носенко ответил, что мог и что Ковшука направили в Вашингтон для контактов с источником КГБ по кличке «Андрей». Но, по его описаниям, «Андрей» был источником низкого ранга, сержантом, работавшим в американском посольстве в Москве, который теперь вернулся в Соединенные Штаты и проживает где-то в районе Вашингтона.

Даже когда Носенко сообщил правду о «Вайрлесе», на другой конспиративной квартире в Женеве Голдберг тайно встречался с Белицким, пребывая в блаженном неведении о происходившем. В процессе опроса, проводившегося в Женеве и занявшего в общей сложности восемнадцать часов в течение нескольких дней, Белицкий передал Голдбергу, как он утверждал, секретную информацию.

В итоге Г олдбергу сообщили, что его агент провален. Даже после разоблачения Носенко ЦРУ продолжало работать с Белицким отчасти потому, что считало это полезным в период кубинского ракетного кризиса, имевшего место в октябре того года, чтобы проследить, какого рода искаженную информацию он передавал.

Но после того как его завербовали, «Вайрлес» в течение двух или трех лет поставлял хорошую информацию. По словам Голдберга, Белицкий не докладывал (КГБ) о том, что он завербован ЦРУ, до 1961 или 1962 года. По его словам, Голдберг узнал об этом из сообщения Носенко о разговоре с Белицким, который заявил ему, что был завербован ЦРУ в Англии в 1961 году, то есть спустя три года после его несомненной вербовки Голдбергом в Брюсселе.

Во время встреч Носенко раскрыл информацию, вызвавшую еще большее беспокойство: дело красавца-армянина. КГБ, сообщил он, выследил кого-то из американского посольства и наблюдал, как тот проверял тайник в подъезде жилого дома. «Советы называли его красавцем-армянином, — сказал Кайзвальтер, — но они знали его имя, да и Носенко назвал его — Абидян».

Кайзвальтер сразу же и безошибочно заподозрил, что этот тайник, предназначенный на случай чрезвычайных обстоятельств для самого важного агента ЦРУ, раскрыт. Он предположил, что потайное место, о котором говорил Носенко, не что иное, как тайник на Пушкинской улице, оборудованный для Олега Пеньковского. Кайзвальтер понимал важность сообщенного Носенко и пришел в смятение. Поскольку этим тайником в подъезде здания на Пушкинской улице никогда не пользовались, Кайзвальтер заключил, что КГБ пока неизвестно о его предназначении для Пеньковского. Но теперь тайник «засвечен», КГБ было известно его местонахождение. Разумеется, Кайзвальтер ничего не сказал Носенко, но в телеграммах в ЦРУ из Женевы он предупредил штаб-квартиру, что тайник обнаружен.

«Абидян был кретином, каким и должен был быть, — сказал Кайзвальтер. — Он захотел осмотреть это место ночью. Подъезд. Но не знал, что находится под неусыпным наблюдением. Было очень темно. То ли света не было, то ли он был тусклым. Они увидели, что армянин что-то вынюхивает. Чиркнув спичкой, он начал искать тайник. Это было вдвойне подозрительно. Затем он сказал: «Да, это здесь».

КГБ методично обследовал подъезд в течение шести месяцев. Рабочие возвели ложные стены. Носенко говорил мне, что наблюдение велось полгода. Я спросил его, что же произошло? «У них не хватило пороху», — ответил он. По-русски это значит, что все оказалось безрезультатно. Иными словами, через какое-то время они устали наблюдать за этим местом» [61].

Носенко также предупредил людей ЦРУ, что стены американского посольства в Москве скрывают в себе 42 микрофона. «Того, что он сообщил нам, — говорил Кайзвальтер, — было достаточно, чтобы найти их». Голицын также говорил о микрофонах в посольстве; впоследствии государственный департамент сообщил, что сорок из них были найдены [62].

В то время как Носенко рассказывал о подслушивающих устройствах в американском посольстве в Москве, его собственные слова, разумеется, фиксировались скрытыми микрофонами Кайзвальтера и записывались на пленку. В течение нескольких дней оба сотрудника ЦРУ провели на конспиративной квартире серию встреч с Носенко. Кайзвальтер, бегло говоривший по-русски, вел опрос, а Бэгли, хотя его знания русского языка и были ограничены, вел запись. Все это было тщательно спланированной головоломкой: Носенко, несомненно, допускал, что его записывают на пленку, но ведение записей в блокноте предназначалось, чтобы убедить его в обратном.

В процессе общения с Носенко стало ясно, что он — продукт советской элиты. Его отец Иван Исидорович Носенко при Никите Хрущеве был министром судостроения. Юрий Носенко родился в Николаеве, порту у Черного моря, недалеко от Одессы, 30 октября 1927 года. Его отец был человеком, который добился всего самостоятельно: он работал на одесских судоверфях, по ночам учился и стал инженером. Его мать, дочь архитектора, унаследовала интеллектуальный багаж высшего сословия. В 1934 году Носенко с семьей переехал в Ленинград, где работал директором судостроительного завода. Спустя пять лет семья переехала в Москву, где отец достиг поста министра судостроения, на котором оставался до своей смерти в 1956 году. Но за два года до этого карьере Носенко-старшего был нанесен сокрушительный удар, когда Хрущев отказался от крупного военно-морского флота, который Сталин приказал построить. Уже шло строительство двух авианосцев. Но эта программа был практически бессмысленной: корабли сошли бы со стапелей уже устаревшими и во многом уступали бы кораблям ВМС США. Сокращение в области кораблестроения по приказу Хрущева оставило Ивана Носенко практически не у дел. Его отец, говорил Юрий Носенко, был настолько подавлен, что последние месяцы своей жизни проводил на диване и мог только либо спать, либо вздыхать.