СССР и Запад в одной лодке (сборник статей)

Как и все советские люди, они в глубине души восхищаются Западом. Гебист как-то говорил мне с восхищением:

— Подумайте только, в Америке полицейский — уважаемый член общества, многие женщины рады выйти за него. А у нас какая умная баба пойдет за милиционера?!

Вы можете видеть их слабости, но вам не всегда удастся сыграть на них. Прежде всего потому, что вы ни с кем из них не имеете дела как с самостоятельным человеком — вы имеете дело с огромной машиной, и каждый из них — это только колесико, сцепленное с другими колесиками, и самостоятельно оно не может повернуться на миллиметр, только уже если вся машина становится слишком расхлябанной.

Но зато они постараются всячески сыграть на ваших слабостях. Они не столь уж тонкие психологи и ищут в человеке какую-то явную и понятную им слабость, чтоб уж вовсю давить — страх, ревность, зависть, склонность к деньгам, к женщинам, к мужчинам, к водке, к наркотикам. Ставка на самое дурное и примитивное происходит еще и потому, что их самих никак нельзя назвать сложными или добрыми натурами. Я помню, что мне, чтобы обмануть их, нужно было прикидываться много хуже, чем я есть на самом деле, — и они как-то даже по-детски раскрывались мне навстречу.

Помню, как начальник Магаданского управления КГБ уговаривал меня эмигрировать из СССР (так хотели, чтоб я уехал, что даже четыре месяца ссылки обещали скостить).

— Что вам здесь пропадать, Андрей Алексеевич, — улыбаясь, говорил он. — Поедете на Запад, вот там жизнь, две машины себе купите, сходите в кабаре.

Часто я видел его озабоченным, особенно когда он рассказывал о коварстве американских империалистов и японских рыбаков — рыбаки ему досаждали в Охотском море, — а тут его лицо как бы даже засветилось изнутри. Видно было, что две машины и кабаре — его собственная мечта.

Но вот я уже полгода на Западе и, к стыду своему, не купил ни одной машины и даже не был в кабаре. Я думаю, гонорара за статью о КГБ мне не хватит на покупку машины, но тем более мой долг тогда — пропить его в кабаре.

5 декабря 1976, экспресс Париж — Амстердам

Речь на приеме Международной лиги прав человека

(9 декабря 1976, Нью-Йорк)

Уважаемый г-н председатель! Уважаемые дамы и господа!

Прежде всего я благодарю Лигу за высокую честь, оказанную мне присуждением премии. Эта награда тем более важна для меня, что одним из моих предшественников был Андрей Дмитриевич Сахаров — борьба за права человека в СССР связана для нас прежде всего с его именем.

Я думаю, что присуждая эту премию Сахарову и теперь мне, вы имели в виду не только нас, но и все Движение за права человека в СССР — всех тех известных и неизвестных мужчин и женщин, которые словом и делом говорят миру, что свобода — не пустой звук.

В отличие от Андрея Сахарова я могу сейчас непосредственно обратиться к вам. Я чувствую себя сейчас не просто писателем Андреем Амальриком, но послом нашего движения, послом тех, кто в тюрьмах, лагерях, ссылках и психбольни-цах отстаивает свое человеческое достоинство и тем самым достоинство всех людей на земле.

Я не хочу сказать, что все эти люди дали мне мандат говорить от их имени или что они будут полностью согласны с тем, что я сказку здесь. Но мое участие в движении, мой опыт тюрем, лагерей и ссылок, мое стремление всегда писать правду и мой долг человека, которого готовы выслушать, дают мне право и обязанность просить вас смотреть на меня как на посла тех, чей голос едва доносится из СССР сквозь тюремные стены и барабанный бой официальной пропаганды.

Говоря о правах человека, мы не забываем, что существует как бы два вида человеческих прав:

одни условно можно назвать гражданскими правами;

вторые — социально-экономическими.

К первым относятся права на мысль, слово, передвижение, создание ассоциаций, инициативу — это право проявлять себя, нужное прежде всего активной части общества. В целом это право на свободу.

Ко вторым относятся право на оплачиваемую работу, медицинское обслуживание, социальное обеспечение — это право быть защищенным от социальных несправедливостей, нужное прежде всего менее активной, но более многочисленной части общества. В целом это право на безопасность.

Я начал с различения этих прав, но хочу сказать, что это — неделимые права человека. И тем более опасно, что в мире начинает торжествовать точка зрения, которая пытается не только разделить эти права, но и противопоставить одни другим.

Есть люди, которые говорят, что ради достижения социально-экономических прав нужно отказаться от прав гражданских. Есть и менее крайняя точка зрения, что сначала нужно накормить людей, а затем уже думать о свободе слова.

Этот взгляд, во-первых, безнравствен, во-вторых, исторически неверен.

Он безнравствен потому, что у человека есть не только желудок, но и голова, и сердце. Мало накормить — крестьянин кормит свой скот, чтобы тот работал. И у сытого раба остается рабская психология, если он голодный не думал о свободе. Если вы уважаете голодных людей, вы должны не только накормить их, но и дать им чувство собственного достоинства. Если два этих процесса не будут идти рука об руку, мы будем жить в страшном мире.

Исторически неверен этот взгляд потому, что там, где свободой человека было пожертвовано для достижения социально-экономических целей, там и социальные права оказались гораздо хуже обеспечены, чем в свободных странах. В СССР выше уровень безработицы, ниже пенсии и хуже медицинское обслуживание, чем в странах Запада.

Однако наступление марксизма в мире не случайно. И оно объясняется не только «заговорами Кремля», не только ставкой на такие присущие людям чувства, как ненависть и зависть, не только обаянием силы, которое исходит от СССР и так импонирует многим.

Успех марксизма объясняется, как мне кажется, и тем, что классический либерализм — идеология, которая создала современное западное общество, переживает кризис и, быть может, кризис смертельный.

Я не люблю слова «идеология», с годами я все более убеждаюсь, что главное в жизни — это простые человеческие чувства, как любовь к своей семье или уважение к своим друзьям. Я вижу зло, которое внесли в мир идеологии, вижу, как для одних идеология становится религией, а для других — религия идеологий. Не знаю, что хуже.

Однако я понимаю, что идеологии неизбежны. И необходимы, если рассматривать их только как рабочий инструмент, нужный для изменения мира.

Либеральная идеология была таким инструментом, и она изменила мир к лучшему. Но она не ответила на многие вопросы. Она как бы бросала человека в море и говорила: плыви или тони. Либерал говорил: не мешайте мне делать мое дело, и я не трону вас.

По-видимому, здесь и есть причина кризиса Люди хотят, чтобы их трогали, они хотят, чтобы о них думали, чтобы что-то требовали от них и что-то им давали. Человеку тяжело сознание, что от него ничего не зависит в мире. Либерализм не дает ответа, что делать с чувством одиночества и отчужденности.

И тут начинает орудовать марксизм.

Марксизм сделал ставку на насилие, которое Маркс называл повивальной бабкой истории, — и хотя все время эта бабка принимает уродов, а не нормальных детей, марксисты не устают обещать, что следующий ребенок будет великолепным.

Я не верю марксистам. Многие им не верят. Но у них есть одно громадное преимущество. Какие бы дурные рецепты они ни предлагали, они понимают, что мир неизбежно меняется, и они хотят взять это изменение в свои руки и делать его по-своему.

А чего хотят либералы? Что они предлагают? Только сохранение того, что есть, только взгляд назад, только «признание реальностей» — и отсюда бесконечные уступки коммунизму, чтобы сберечь лишний год своего спокойствия.

В таком случае я тоже левый. Я среди тех, кто понимает, что мир меняется, и кто хочет его активно менять. Но я не коммунист! И я хочу бороться с коммунизмом — но бороться глядя вперед, а не назад. Не пятиться раком, а искать новый путь.