Сталин. Большая книга о нем

«Тимошенко – тот еще придурок. Его звали “лучший друг авиации”: во-первых, заставлял прыгать с парашютом не только летчиков, но и технический состав якобы на случай войны, техники седыми становились; во-вторых, я еще успел младшим лейтенантом выпуститься, а за мной стали выпускать сержантами…»

В этом же интервью Архипенко сообщает интересные факты:

«…За 10–12 дней до войны нам приказали самолеты рассредоточить по границе аэродрома, а то они плоскость в плоскость стояли.

Мы вырыли капониры и щели. 22 июня все были в увольнении…»

Значит, 10–12 июня уже был приказ либо из Москвы о рассредоточении и маскировке авиации, либо это было на уровне командования КОВО. Однако, как известно, к 22 июня даже после директив ГШ от 19 и 20 июня авиация так и осталась стоять в «линейку» на стационарных и полевых аэродромах летнего базирования (не путать с оперативными и запасными полевыми площадками на случай войны, которые «не успели» подготовить в западных округах – кроме Одесского), хорошо известных немцам, под уничтожение.

А теперь вспомните немецкую хронику или фотографии первых дней войны советских аэродромов с рядами разбомбленных самолетов. Чаще всего видно скопление разбитых и сожженных истребителей устаревших моделей, которые должны были до войны перегнать в тыл и которыми были забиты приграничные аэродромы. Но тогда получается, что реально среди сотен разбитых истребителей чуть не третья часть (как минимум – такие самолеты были не в одном иап) были истребители без летчиков. Которые в принципе некому было куда-то перегонять ни 22 июня, ни позже.

Также Архипенко сообщает, что еще «за три-четыре месяца [до войны] немцы начали летать над нашей территорией. Утром и вечером. Но только за один день до войны пришла шифровка, разрешающая их сбивать» (запись и литературная обработка Артема Драбкина. Сайт «Я помню»).

А вот это интересно. Но такой приказ мог пойти в войска 20–21 июня, только если повышается боеготовность войск (или попутно кто-то пытался спровоцировать войну с нашей стороны, подставив СССР как агрессора?!).

18 июня летчик-истребитель Николай Белогуб (ЗапОВО), будучи в дежурном звене в тот день по аэродрому, сбил немецкий самолет, который воткнулся в землю чуть ли не на линии госграницы. Инцидент замять было невозможно, и 20 июня трибунал приговорил Н. Белогуба «к расстрелу за провокацию войны». Но дело заглохло скорее всего именно потому, что уже 20–21 июня была команда-разрешение сбивать нарушителей…

(Примечание. О Н. Белогубе и этой истории была статья в ВИЖ № 5 за 2002 год – И.А. Подольный «Девятнадцатый герой. Приговор к расстрелу за сбитый фашистский самолет Николаю Белогубу еще не отменен?», с. 36–37.

История жизни этого летчика, получившего впоследствии орден Суворова 3-й степени № 13, сама по себе интересна, но, к сожалению, не очень изучена и известна. Перед войной он отказался подписывать акты на списание старых самолетов в своем полку, пока не будут освоены новые, поступившие в июне истребители. Написал по этому поводу письмо Сталину (о, какие чудеса творились в ЗапОВО – лейтенанты понимали, что война близко и нельзя списывать боевые истребители, не освоив новые, а генералы этого «не понимали»!). И похоже, сбил он того немца вроде как по личной инициативе – находясь на дежурстве, не имея связи со штабом полка, он практически самовольно взлетел на перехват и задержание очередного немецкого самолета – нарушителя границы. Белогуб сначала практически посадил его на свой аэродром, а когда тот рванул в сторону границы, догнал его и сбил. После чего тот упал буквально в 100 метрах от границы, на виду у немцев… Скандал мог бы разразиться серьезный, и в принципе этот инцидент действительно мог стать и поводом для войны.

Затем Белогуб воевал летчиком-истребителем до осени 1941 года, когда был ранен, после госпиталя вернулся в полк начальником штаба, но летать уже не мог.

Перешел в танкисты (перед училищем летчиков учился на кафедре танкостроения Киевского политехнического института), воевал, командуя чуть не танковой бригадой.

Потерял кисти рук, после войны несколько лет преподавал в танковом училище. Затем был судьей в г. Донецке.

Ослеп и из-за страшных болей в позвоночнике, и чтобы не обременять семью, сам ушел из жизни.

В каком округе, в какой дивизии начал свою войну Белогуб, в статье в ВИЖ № 5 2002 года не указано. Но там есть ссылка, что о сбитом 18 июня 1941 года немецком самолете написано в книге К. Симонова «Живые и мертвые»…

В общем, судя по всему, Белогуб сбил того немца в Белоруссии, и произошло это скорее всего в 9-й сад под Белостоком, в четырех истребительных полках которой и шла массовая замена старых И-16 и И-153 на новые МиГи…

Но, судя по статье о Белогубе в ВИЖ, именно 21 июня решение о его судьбе явно стали спускать на тормозах…)

В связи с этим возможным приказом-разрешением от 20–21 июня сбивать немецкие самолеты становится более понятным вопрос: а что делали Павлов и Копец, которые, по словам Долгушина, прилетели на транспортнике в 122-м иап днем 21 июня? Долгушин: «И вот в субботу прилетел Павлов на Ли-2 и с ним Копец. Командир дивизии Ганичев прилетел на своем И-16».

Долгое время лично мне не совсем было понятно – а что вообще забыли на этом аэродроме высшие чины округа именно 21 июня? Проверить они могли, конечно, любой аэродром, и тем более на границе, но почему именно этот и именно 21 июня днем? Им что, делать в тот день больше нечего было?

Некоторую подсказку дал Долгушин в одной из своих последних съемок в 2010 году (умер генерал в июне 2011 года).

На телеканале «Звезда» в 2010–2011 годах показывали с повторами короткие д/ф под общим названием «Оружие Победы». В одном из них «истребитель И-16» Долгушин рассказал, что 21 июня 1941 года он, вылетев на патрулирование, заметил немецкий самолет Ю-87 и сбил его:

«И вот уже прям чувствуется, немцы ведут себя так нахально, перелетают границу. Как-то мы идем парой с товарищем и смотрим – Ю-87, километров пять за границей. Нам сказали – убейте. Ну, у меня две пушки в плоскостях, два ШКАСа на моторе.

Я не стал даже пушками бить его. По кабине ударил ШКАСом и летчика убил, самолет воткнулся. Это был мой первый сбитый самолет. Еще до объявления войны. А на следующий день уже война…»

Если это верно и подтверждается документами, то тогда становится понятно, что делали Павлов и Копец на их аэродроме. Возможно, это была проверка по факту происшествия – сбит немецкий самолет! ЧП (подобные ЧП происходили не каждый день)! Сначала Белогуб 18 июня в 9-й (?) сад под Белостоком сбивает немца, и тот падает в 100 метрах от границы, потом, 21 июня, Долгушин в 11-й сад под Гродно сбивает еще одного немца. И хотя вроде уже есть разрешение сбивать, и Долгушин как раз сделал это именно по команде-разрешению своих командиров (он запросил свой полк), но вдруг это произошло не над нашей территорией или немец упал на своей? Другой целью Павлова и Копца была проверка разведданных по немецкой стороне. Ведь 18 июня в полосе ЗапОВО проводился облет границы на У-2 командиром 43-й сад Захаровым и уже было выявлено повышенное скопление немецких войск на границе. И хотя результаты проверки уходили в Москву через пограничников, но с ними ознакомлены были и Павлов, и Копец – Захаров им доложил, как положено. Так что, видимо, поэтому они и поехали в полк, где служил Долгушин.

Тем более в этом полку проводила проверку пилотирования летчиков и московская комиссия.

Долгушин и другие летчики 122-го иап (стоящего у границы – около 15 км) летали на разведку немецких аэродромов по два раза в день задолго до 22 июня и отмечали постоянный рост количества немецких самолетов:

«Me-110 доходили до Гродно, Скиделя и возвращались. А “Юнкерс-88” уходил в тыл. Все это было с аэродрома Сувалки. Когда мы подлетали к г. Августову, на 1500 м в ясную погоду этот аэродром был хорошо виден. Он круглый, километра два в диаметре.

Там сидела группа Me-100 – 32 самолета. Перед войной с каждым днем самолетов становилось все больше и больше. И вот тогда командир полка приказал два раза в день летать туда и смотреть. Мы проходили по стороне границы к Августову. Поручали это мне и Сергею Макарову. Сначала я проходил, а Сергей меня охранял. Потом заходили на второй заход – Сергей наблюдал, а я охранял. И возвращались. Наблюдение было визуальным, без фотографирования – не было фотоаппаратов. Но нам выдали бинокли, большие, хорошие бинокли. Мы рассматривали в них, что там творилась, и докладывали. Делали планшет-наколенник. Смотришь и делаешь пометки. Я делал пометки в свой заход. Потом – во второй заход Макаров делал. Потом, когда садились, сравнивали. Потом окончательно готовили листы и оба расписывались…»