Частная жизнь

Так что в 82-ом в Перми уже все можно было найти – и Кортасара, и Филонова, и Юнга – только захоти. И даже игрушечные железные дороги – немецкие, «PIKO»: рельсы, вагончики, пакгаузы, тоннели, стрелки, переезды, домики с цветниками – и все вот такусенькое, невиданной красы, и все работает. У «Детского мира» стояли взрослые дяди коллекционеры, менялись деталями.

Мужская мода-82: сабо – туфли без пятки на деревянной платформе. Престиж-82: кожаный «кейс» с кодовым замочком и еще – сауна. Это такая финская баня, там сухой жар до 120 градусов! Если кольцо не снял – ожог. На выходе из сауны – купальня и «послебанник» с суксунским самоваром, грузинским чаем, «Жигулевским» пивом, «Русской» водкой и римским развратом. В банные номера записывались за месяц, «уважаемые люди» проходили без очереди. «Шишки» строили свои сауны.

Модницы к зиме вязали «шапку-ворот» – трубу, ниспадающую с головы на плечи. Дети просили «кубик Рубика», позже – одноименную «пирамидку», «змейку».

«Адидас» путали с «Жальгирисом». Пели: «Адидас – три полоски» на мотив ВИА «Ялла» «Учкудук – три колодца». (На тот же мотив: «В кучку дуй – и колоться» – песня наркоманов, приближающихся).

Светская новость: Алла Пугачева рассталась со своим пожилым «маэстро» Раймондом Паулсом. Прима обнаружила неиссякаемую любовь к молодым дарованиям, рядом с ней взошли и прославились доселе никому не известные: Игорь Николаев, Владимир Кузьмин…

А невозмутимый Паулс нашел свое счастье с «Кукушечкой»: «Бабушка рядышком с дедушкoй». Говорят, потом его кинуло в министры – такая импровизация, зашибись. Латвийский рэгтайм.

В 82-м народ дивился на «Сан-Ремо»: Тото Кутуньо, Рикардо Фольи, «Рики э Повери», кхм – Пупо… Другая планета. Другой язык, иная манера держаться, костюмы, стили – все другое, Европа. Благополучие. Нега так и лилась с экрана в наши истерзанные сердца.

Нам зачитали Продовольственную программу в 82-м. И мы в сотый раз поняли, что на наше государство надежды никакой: программы не было. Была отписка – длинная, правильная и бесполезная – таких вокруг море, мы сами их сочиняли каждый день. А что будем кушать?

Придумали «подсобные хозяйства» – везде: на предприятиях, при школах, больницах, воинских частях. Газеты с восторгом рассказывали об овощных грядках в детсадах, о свинских сарайках позади столовых, о дачных обильных урожаях. Завод Орджоникидзе выращивал 2 сотни свиней у себя прямо на территории, под кислотным дождем. Привлечения горожан на сельхозработы приобрели зверский характер. Почитает доцент лекции студентам и – на совхозную борозду. А потом еще на собственном участке картошку копает. Остряки прозвали свои огородики – «дураково поле». Юмор горчит. «Куда собрался?» – «К Червякову в гости». Дача перестала быть символом успеха, теперь она – надежда семьи и ее проклятие.

1983. ФЕЛИЧИТА!

Это Аль Бано и Роминочка Пауэр нам пели, жмурясь от колючего невского ветра, как будто от счастья. В 1983 году по телевизору крутили их «фильм-концерт», записанный в Ленинграде с намеками на Венецию. Гранит теплел на глазах под ладошкой Роминочки, балтийские чайки перекрикивали Аль Бано, – дуэт работал – влюб-ленной пары не было. А так хотелось, надоели уже имитации, жизнь наша буквально состояла из имитаций, симуляций, туфты и лажи.

Осень, все на картошку! Школьники в восторге: не учимся! Выезжали классами, бегали по полю, кидались картошкой друг в друга, набегавшись, садились в кружок с бутербродами и термосами (Калининского завода) – закусывали, жмурясь на осеннее солнышко: «Феличита». У парней в термосах был вермут. Начиналась захва-тывающая игра в кошки-мышки с классной дамой.

Студенты-первокурсники выезжали в колхоз на месяц – была такая хорошая советская традиция, праздник поступления в вуз, праздник знакомства – медовый месяц на свежем воздухе. Деготь в бочку меда капали всякие командиры с их дурацкими сотками-сводками и еще – дожди: грязь, «копалки» не ходят, трактористы «пируют», ковыряешься вилами в грязи во имя страны, как Павка Корчагин, а девчонка-напарница, вся в полиэтилене, роет грязь руками и твои анекдоты про Андропова слышать больше не желает. Конец «феличите», распад и разложение в отряде, разговорчики в строю всякие антисоветские. На привале студенты поймали козу, привязали ей к хвосту банку из-под «Завтрака туриста», хлестнули. А она не побежала. И тут облом.

Все предприятия участвовали в ежегодной «битве за урожай», все учреждения (даже вредный обллит – их ждала морковка в районе Култаево). Городские «Икарусы» по утрам вывозили население на поля, вечером забирали обратно. Потери от тотальной мобилизации никто не считал, казалось, если горожане не помогут колхозникам – зимой наступит окончательный голод. Сейчас никто селянам не помогает – и что-то не померли, не знаю…

Чтобы не зацикливаться на бестолочи, горожане наловчились обращать насилие властей в развлечение – отвлекши внимание «стукачей» и парторгов, устраивали пикники в борозде.

А как выезжал трест ресторанов и кафе! Вместе со «стукачами» и парторгами в обнимку. У моего приятеля мать работала в смежном с рестораторами тресте завскладом-«тувароведом», она той осенью получила лестное приглашение поехать с ними «на картошку» и, не раздумывая, согласилась. «Уважаемые люди» выехали в поле со столами, понятное дело, с посудой, с баяном, с коробками «дефицита». Какая там, на фиг, картошка, какая такая «продовольственная программа»! Феличита!

– струили беспричинную радость «Верасы» из магни-тофона, ресторанские тетки в золоте верещали про «час розовый», «дефицит» к ним в утробу уже не помещался, валился изо рта. А наутро приезжали трактора и зака-пывали неубранный урожай вместе с мусором в землю.

Рестораны днем кормили нас «комплексами» за 1-1,5 руб. Кафе ничем не отличались от столовых: и там, и там – самообслуживание, вместо столов – «стойла», окрики уборщиц: «А посуду кто уносить будет?!». Вонючая тряпка елозит перед носом, попрошайка ждет, когда ты ей оставишь кусок… В 83-м чаще всего попрошаек можно было видеть в кафе «Волга» на Компросе.

С ностальгией вспоминалась старая добрая рыба хек, в 83-м кормили нас минтаем и диковинной простипомой уже не только по четвергам – всю неделю. Куры запахли рыбой! Прошел слух: кур на птицефабрике кормят рыбьими головами! Мясные пельмени еще были кое-где, стоили 36 коп. порция – 8 штук. Молоко продавали в треугольных дырявых пакетах, чаще всего – «восста-новленное» из сухого. Кефир в широкогорлых бутылках, запечатанных фольгой. Проволочная тара пришла на смену деревянным ящикам. Как на лошадках, на прово-лочной таре детвора зимой каталась с горок.

Пиво бутылочное было в «чебурашках» с наклейкой полумесяцем, 37 коп. с посудой. Розливное пиво таскали бидонами, канистрами, но чаще всего – стеклянными 3-литровыми банками под полиэтиленовой крышкой, 44 коп. за литр мутного суррогата без названия. Его еще надо было найти. По утрам встречные мужики с банками обме-нивались информацией о пройденных пивных «точках». Найдя источник, стояли в очереди и час, и два, и три. Очередь за пивом с утра, это вообще – русский «сюр»: что за рожи, что за одеяния! А что за концерты! Постой-ка с «люмпенами» два часа с похмелья да под палящим солнцем – фантастом станешь, третьим Стругацким, вторым Лемом, Лецем и Лехой Валенсой еще до кучи.

На работе в 83-м за дисциплину взялись: Андропов приказал. Завели журналы прихода-ухода, начальники встали у дверей – ловить опоздавших, вахтеры помоло-дели – пришло их время, настал их звездный час, они теперь главнее начальника – если что, напишут куда надо, что он попустительствует, и будет начальнику клизма. Никто не работал – все только соблюдали и отчитывались. Несколько месяцев по струнке ходили. Потом стали забывать журналы заполнять, потом и вовсе потеряли их нечаянно… Штраф за безбилетный проезд в том году нам увеличили втрое: три рубля стал – стократная стоимость проезда на трамвае. Работа контролеров была вредной – теперь стала опасной.