Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции

Внутри сословия каждый имел свой чин: писарь – почетного гражданина, купец – гильдию, чиновник – ранг. Если случалось так, что кто-либо попадал между прутьями этой железной решетки, то он неизбежно становился разночинцем. Число таких людей с развитием культуры, науки, образования, просто с увеличением возможного разнообразия жизни общества, неуклонно росло. Именно как «междусословная культурная среда» и родилась русская интеллигенция [115].

Люди, имевшие университетский диплом, но не попавшие в число «нужных» государству людей, оказывались для него «лиш-ними» (не имевшими чина). Они-то и составили основной костяк разночинной русской интеллигенции [116]. Классические типы «лиш-них людей» И. А. Гончарова, И. С. Тургенева и других великих писателей XIX столетия – прекрасные портреты с натуры русских интеллигентов того времени. Они – порождение «табельной российской действительности» [117].

Численность русской интеллигенции росла лавинообразно: сначала единичные смутьяны мысли в XV, XVI и XVII веках, затем некоторые сотрудники и даже сподвижники Петра Великого, «това-рищи по школе при Дворе Елизаветы, оппозиционеры – масоны и радикалы екатерининского времени, потом военные заговорщики, читатели и поклонники Белинского, единомышленники Чернышевского, учащаяся молодежь, “третий элемент”, профессиональные союзы, политические партии – все это постепенно расширяющиеся, концентрические круги» [118].

Одним словом, русская интеллигенция с ее весьма своеобразным моральным кодексом явилась суммативным результатом нашего исторического развития. Она – интеллектуально-нравст-венный выплеск (протуберанец) нашей истории. Если признать, что интеллигенция – порождение российской истории, то придется также признать, что она – ее мотор и она же – ее выхлоп. А как же иначе, коли она возжелала «выпрыгнуть из истории», предварительно взъерошив ее.

Есть еще одна точка зрения на происхождение русской интеллигенции, явно не лишенная здравого смысла. Суть ее состоит в следующем. Россия в отношении Европы всегда была Двуликим Янусом: одно лицо с завистью взирало на Европу, второе – с брезгливостью и презрением от нее отворачивалось. Именно с Европы Россия якобы и скопировала это уникальное явление – интеллигенцию.

Но даже если это и так, то дело здесь не в обезьяньем подражании, а в объективных реалиях. В свое время интеллигенция и в Европе «мутила воду». Затем, когда экономическая и политическая системы европейских стран стали функционировать согласованно, у интеллигенции не стало почвы для возбуждения народных масс – она сникла и потихоньку сошла на нет, т.е. из социально активной группы населения незаметно превратилась просто в интеллектуальных обывателей.

Когда же настал черед России перенимать экономические новации у Европы (время петровских реформ), в России как бы из ничего объявилась и интеллигенция: под русским соусом она хотела и у себя европейского благополучия, чтобы не щи, а куриный бульон лаптем хлебать [119].

П. Б. Струве еще более заостряет вопрос – он считает, что духовное рождение русской интеллигенции произошло через «вос-приятие русскими передовыми умами западно-европейского атеистического социализма» [120].

Если все это так, то и у России есть будущее без интеллигенции в привычном пока еще смысле. Русские интеллектуалы перестанут быть интеллигентами, т.е. прекратят войну с собственным государством и не будут более «спасать Россию», т.е. они неизбежно утратят деструктивную направленность собственного интеллекта.

Обобщим сказанное. Вывод напрашивается очевидный. Интеллигенция типа русской могла появиться лишь в такой стране, где власть веками была бесконтрольной, а в силу нищенской жизни подавляющей части населения страны и резкой куль-турной и экономической расслоенности общества, так называ-емая духовность русского человека стала не возвышающим его началом, а лишь вынужденной компенсацией материальных потерь, т.е. того, чем реально живет человек.

Глава 5

Портрет с натуры

Жизнь в России во все времена складывалась своеобразно: она протекала «вне слов»: слова были сами по себе, жизнь шла по своим тропам, проложенным среди болот, ухабов и крутых спусков, хотя «на словах» могла бы бодро мчаться по прекрасной асфальтированной магистрали.

Создается впечатление, что для радикальной российской интеллигенции только красивые слова и важны для жизни. Она искренне полагает, что все дело в них, что точно подобранные слова могут перевернуть жизнь, и интеллигенция не жалеет нервных клеток на смертельные схватки со своими «словесными» врагами, которые для счастья России, для процветания науки и культуры всегда держат наготове свой словесный рецепт.

Много понаписано, много переговорено, много напридумано красивых слов, в частности, о том, почему Россия живет так, что ее постоянно надо «спасать», чего не учли, что переоценили прежние правители, почему они делали то, а не это и так далее.

Происхождение подобной патологии следующее. Идеология петровских реформ безраздельно подчинила личность государству, но в то же время внесла в политику правительства своеобразную идеологическую двойственность: оно было вынуждено одновременно опираться на две взаимоисключающие силы – традиционную для православного человека сакральность самодержавной власти и европейское просвещение, без которого перенимать научные, технические, а тем более культурные новации у Европы было бессмысленно.

Просвещение и внесло в «русское общество не только западную образованность, но и европейский дух свободы, создавая идейную основу будущей интеллигенции – независимой от государства и оппозиционной ему общности, возникающей в тот момент, когда консервативная традиция государственного монизма берет верх над прозападнической тенденцией к просвещению и либерализации» [121].

Если чуть понизить степень обобщения, то выяснится еще одна деталь – авторитарная власть никогда не нуждалась в людях, имеющих собственное мнение, ибо рядом с такими людьми власть уже не воспринималась как авторитарная. Николай I, к примеру, любил повторять, что ему нужны люди преданные, а не умные.

Интеллигенция в России оказывалась поэтому обреченной на интеллектуальное отщепенство. «Это отщепенство, – пишет П. Б. Струве, – и есть та разрушительная сила, которая, разлившись по всему народу и сопрягшись с материальными его похотями и вожделениями, сокрушила великое и многосоставное государство» [122]. Да, соглашается с ним П. И. Новгородцев, отщепенство русской интеллигенции от государства имело «роковые последствия» [123].

Но все же связывать все беды России только с сущностными началами русской интеллигенции было бы неправильно. Будь крепки исторические традиции да прочны религиозные и нравственные начала русского народа, никакие стенания горстки вечно комплексующих интеллигентов ни к чему бы не привели. А они привели. Значит, надо копать глубже.

…В.О. Ключевский выделял четыре основных импульса, существенно повлиявших в допетровской России на расшатывание нравственных основ нации: падение Византии, борьба московского государя со своими боярами, пресечение старой династии Рюриковичей и церковные новшества патриарха Никона (раскол) [124].