Газета Завтра 887 (46 2010)

     В гостях у Валентины Ивановны, чье имя некогда гремело на всю страну, наряду с именами Гагарина и Стаханова, я бывала раза два или три. Вышний Волочек — маленькая промежуточная станция между Москвой и Петербургом, большинство поездов её пролетают без остановки, а те, что всё-таки останавливаются здесь на пару минут, прибывают в Волочек в пять утра. Не наездишься.

     Когда я заявила коллегам, что собираюсь в Волочек, к Валентине Гагановой, те всплеснули руками, — зачем?! Она — герой идеологии, канувшей в лету. О чем тут писать? Текст не опубликуют. В самом деле, подумала я, кому нынче интересны передовики социалистического производства? Тем более, и производства-то в нашей постиндустриальной державе уже никакого нет. Но в Волочек я поехала, и материал опубликовали.

     В нём не было даже оттенка жалости к моей однофамилице-героине: нельзя пкблично жалеть человека, чьё имя когда-то гремело на всю страну. Однако, сегодня, после смерти Валентины Ивановны, хочется сказать, что именно жалость я испытывала, видя, до какого убогого вида доведена квартира Героя Социалистического Труда. За что ни возьмись: кухня, ванная, коридор, — всё нуждалось в ремонте, а денег у Валентины Ивановны не было. Старенький холодильник — доверху, словно в ожидании голода или войны, забит дешевыми пельменями, варениками, кастрюлями с овсяной и гречневой кашей, вареной картошкой. Тут же, на холодильнике — початые пачки макарон, рожков, копеечного печенья. А возле холодильника, на линялом коврике, в полудреме с грустными глазами и облезшая до розовой кожи: то ли от болезни какой, то ли от кормежки макаронами, — дворняга, подобранная сердобольной Валентиной Ивановной где-то на улице.

     Сын Валентины Ивановны, Юрий, — милиционер, обитал в соседней комнате, доверху заваленной старенькой бытовой техникой, допотопными вещами советских времен. Откровенно рассказывал, что, может быть, у него сложится семья с женщиной, которую несколько месяцев назад бросил муж. Ворчал, что, конечно, немолодая женщина с детьми — не лучший вариант, но другие варианты что-то не сложились вовсе. Ворчал, что его мама, будучи депутатом Верховного Совета СССР, не смогла организовать квартиру — ни ему, ни себе в Москве. Даже в Вышнем Волочке — и то, одна жалкая "хрущевка" на всех. О том, что её сыну некуда будет привести молодую жену, героиня труда не думала. Она и сама-то дома почти не бывала. Её домом была ткацкая фабрика. А теперь вот и фабрики не стало, и маленькую квартиру в Вышнем Волочке именовать "домашним очагом" — как-то не с руки. Из другой комнаты выходил усталый и, видимо, не очень здоровый пенсионер. Приглаживал тонкую бородку, глядя в запыленное зеркало. Валентина Ивановна иронично называла его "дед". Всю жизнь проработал простым шофером на той же фабрике. Одним словом — ничего, даже отдаленно напоминающего о том, что это жилище принадлежит знаменитости, чье имя гремело на всю страну и служило образцом для подражания миллионов людей.

     Но сегодня её имя — уже и не пример, и не образ положительного героя. Когда Валентина Ивановна скончалась (случилось это 25 октября), то пресса и общество оказались в растерянности: как комментировать это событие? И надо ли? Вот когда ушёл из жизни премьер ельцинского правительства, (3 ноября) Виктор Черномырдин, на дела которого с трудом закрывала глаза и отечественная, и швейцарская прокуратура, об этом написали все газеты, сообщили все телеканалы и радиостанции мира. Потоком, от Гора до Горбачёва, пошли воспоминания и соболезнования. А про смерть Валентины Ивановны не появилось ни слова в федеральной российской прессе, не вышло ни одной статьи или телепрограммы, даже простенького репортажа. О том, что героини не стало, сухо, в трех строчках информсообщения-некролога сообщила местная газета, да по тверскому телевидению диктор "за кадром", на фоне портрета Валентины Ивановны зачитал краткую, секунд на пятнадцать, информацию, что она скончалась на 79-м году жизни. И всё.

     Стахановский опыт и советский энтузиазм в нашей стране недоразвитого капитализма не возродить — да никто и не призывает к этому. Работать на износ ради мифа, красивой картинки общества светлого будущего, и при этом — терять в настоящем? Жить мечтой об идеальном обществе, и при этом не создать своего собственного уютного очага? Да об этом писала еще революционная валькирия и красный дипломат Александра Коллонтай, в повести "Большая Любовь". Конфликт интересов феминистки Василины (в повести она чаще именуется мужским именем Вася), у которой на уме одна лишь "производительность труда" и менталитета "красного директора", из аристократов и "буржуев" Владимира, любящего домашний уют и сытный обед, очень хорошо в этой книге прописана.

     "— В чем виноват-то, Владимир?

     Молчит Владимир.

     — Неужто, не понимаешь? Не чувствуешь? В том, что против себя самого идешь? Пролетарству своему изменяешь?

     — Эх, Вася, Вася-Василина!

     Владимир от Васи отодвигается. Будто чем раздосадован. И сразу, точно разговор оборвать хочет, спрашивает:

     — А обед готов ли? Есть охота. С утра не перекусывал".

     Закономерным образом эта странная пара "лидеров" советского времени в конце повести расходится, и "буржуйский директор" Владимир находит себе ухоженную молодую жену, домохозяйку, а Василина остается одна, с грудным младенцем на руках, которого, как она надеется, воспитает коммуна — самой-то ей некогда. Все силы уходят на производство. Кстати, партийный лидер Василина тоже — ткачиха. Совпадение? Скорее, точно подмеченный образ героя того времени. Такова была правда советской жизни, метко отраженная на страницах повести Александрой Коллонтай, которая сама оказывалась как минимум, раза четыре замужем, но так и не обрела семейного "счастья до гроба". Да и сегодня такие типажи, как в повести А.Коллонтай, — стали совершенно непонятны нынешнему поколению. Почему они так жили? Ради чего? Во что верили?

     Конечно, огульно ругать героев прошлых дней, мол, служили они ложным ценностям, а потому не заслуживают внимания, было бы не правильно. Та же Валентина Гаганова, когда мы с ней общались, поделилась со мной секретом производственных успехов, и тем, как ей удалось вывести из отстающих в передовики производства четыре ткацких бригады. Сегодня это назвали бы грамотной логистикой, менеджментом, минимизацией издержек и рисков. Главный секрет производственного успеха, как рассказывала Валентина Ивановна, состоял в том, что ткацкая фабрика перестала простаивать из-за вынужденного ремонта и наладок оборудования. Простои станков, в отстающих бригадах случались довольно часто, и это можно было предотвратить, если с утра пораньше, перед началом смены, проверить узлы и ведущие детали станков, машинную смазку, шпульки, итп. Всю эту техническую, и по сути, мужскую, часть работы мастера-наладчика ткацких станков и брала на себя молодая Валентина, являющаяся на фабрику ни свет ни заря. Именно это, по ее словам, и обеспечивало в дальнейшем бесперебойную работу фабрики в течение ближайшей смены. А мужики такой нагрузки не выдерживали, какой там рабочий день в пять утра! Похмелиться бы бутылкой пива.

     Валентине же всё это было нипочем. Ведь её первая специальность была мужской. В селе, где она родилась, для школьников было единственное профтехучилище, где готовили на токаря-фрезеровщика. Не женское дело стоять у токарного станка, но деваться некуда. Валентина родилась в многодетной семье, отец погиб на фронте во время войны с Гитлером, а её мать надорвалась и стала полуинвалидом. При этом у Валентины были еще младшие братья и сестры, за которыми требовался глаз да глаз. Так что было не до жиру, не до звезд с небес, и Валентина пошла получать образование поближе к дому. Вот откуда в ней — способность разобраться в любом станке и наладить его не хуже мужика. А самое главное — мужской характер.