Полдень, XXI век (июль 2012)

Да, именно так он и скажет: сердце измучено табаком. И это будет тоже неплохо! Ну, полежу в больничке. Задницу, конечно, исколют. Зато отдохну. Сколько можно пахать без отпуска. Курить брошу. На этот раз придется. По-настоящему, не как в тот раз. Подлечусь. Многие лежат в больницах, и ничего. Потом возьму отпуск. Может, направят в санаторий. А нет, так и сам поеду. Недалеко. В Солотчу. Или Клепики. Или просто в деревню. Сниму комнату. На месяц. Молока попью. Меда свежего. По лесу похожу. С удочкой посижу. Все будет здорово. Только бы ушла боль в спине. Господи, как она меня вымотала, эта боль!

Сердце? Да, сердце. Я его запорол. Всей жизнью. Институт, учеба, нервы. Работа на износ. Подработка по ночам. Неустроенность. Общаги, водочка. Частные квартиры. Нервотрепки на работе. Нервотрепки дома. Теща. Дети. Папа то, папа сё… Ну, и курение, конечно. И возраст. И перестройка. Наша страна располагает к инфарктам. Очень.

Но сердце – это всего лишь сердце. Их уже давно меняют. Не запросто, конечно, но моя-то задача – дожить до замены, буде таковая понадобится. Возможно даже, дадут инвалидность.

Наверняка дадут. Временно. А как поставят новое сердце, считай, дали новую жизнь. Все еще впереди!

Размечтался! А вдруг не сердце? Даже страшно подумать. В подсознании бьется страх смерти. Оно-то, подсознание, ближе к организму, его не обманешь, не усыпишь сладкими мыслями о стенокардии. И даже мечтой об инфаркте. Оно-то знает точный диагноз. Рак легких. Эти два слова звучат точно так же, как «вы покойник». Там, за дверью, молодой продвинутый врач скажет примерно вот что:

– Мы сожалеем, но вы покойник. То есть, я оговорился, у вас рак легких. Мы будем вас лечить. Конечно, операция. Потом? Кислород у кровати. Подушки? Подушек давно нет. Теперь баллоны. Небольшие стальные баллоны. Я думаю, одного баллона хватит. Максимум двух. Лекарства? Да. Уколы морфия. Каждые четыре часа. Для снятия болевых ощущений. У него, кстати, очень приятные побочные эффекты. Продолжительность курса? Обычно от одной до четырех недель, в зависимости от общего состояния организма. И мы даже не запрещаем пациентам курить. Курите, если сможете. Кстати, курение сокращает лечебный курс. Что? А у этого заболевания другого исхода не бывает. Что дальше? Я рекомендую «Лабрадор». Ваши близкие будут приятно удивлены качеством обслуживания и низкими ценами. Вам дать телефон? Круглосуточный! Почему я рекламирую похоронную фирму? Потому что я ее внештатный сотрудник. Это современно. Так называемый сквозной сервис. Если нельзя помочь вам, то мой долг помочь вашим родным. Разве плохо? Что? Как я могу такое говорить? Клятва Ги…? Вы знаете, когда жил Гиппократ? Четыреста лет до нашей эры. С тех пор кое-что изменилось. Да и не призывал он обманывать пациентов. Он призывал щадить. А это разные вещи. Вы же знаетеправду. Утешение больного, когда за его спиной говорят жене «готовьтесь», есть некий ритуал, к которому все привыкли. Так давайте, как говорит реклама, доверимся профессионалам – и оставим ритуалы ритуальным фирмам. Здорово я скаламбурил? Так что если ваш врач не говорит вам диагноза, предлагает обследоваться еще и еще, знайте, ваше дело – труба. Вам (туг он понизит голос) я открою секрет. Когда в институте принимали клятву Гиппократа, я как раз приболел… ха-ха-ха-ха! Но это мне не мешает лечить. Помните главное – «Лабрадор» лучше! Можно в кредит!

Я помотал головой, стряхивая наваждение. Господи, дай мне инфаркт! Ну что тебе стоит! Не богатства, не здоровья прошу. Инфаркта! Означающего жизнь.

Вот и очередь подошла. Захожу. Сидят две женщины. Врач и сестра. Сажусь.

– Раздевайтесь.

Раздеваюсь. Холодный стетоскоп. Показываю, где болит. Слушают. Смотрят бумаги. Молчат. Говорю хрипло:

– Какой приговор, доктор?

– Приговор выносят судьи, а я врач.

Так. Шутка не поддержана. Значит, не до шуток.

– А диагноз – это по вашей части?

– По моей. Валерий Иванович, у вас серьезное заболевание легких. Все наши усилия пойдут прахом, если вы не прекратите курение. Для вас настал момент выбора: курить или жить. Левый бронх закупорен опухолью. Вот, видите, здесь. (Она показала рентгеновский снимок.) Отсюда боль и нехватка воздуха. Анализ крови тоже… не в норме. Вам надо срочно пройти бронхоскопию и консультацию онколога.

– Бронхо… это как?

– У вас с помощью зонда возьмут образец опухолевой ткани. Потом проведут его исследование. Так. Вот вам направление. На завтра. И к онкологу. Двадцать седьмой кабинет. Сейчас вам сделают укол.У вас в семье кто-нибудь делает уколы? Хорошо. Вот рецепт. Внутримышечно, при болях. Там все написано.

– Спасибо. До свидания, доктор.

– До свидания. Валерий Иванович!

– Да.

– Не курите. Не губите себя.

Я не ответил. Вышел на улицу. Боль утихла. Видимо, укол действовал. Посмотрел на часы и машинально достал сигарету. Почти пять часов не курил.

Я сунул сигарету в рот – и тут увидел его. Того старика. Слепого. Он шел, постукивая тростью, прямо ко мне. В этот момент я его узнал. Первый раз, переведя его через дорогу, не обратил внимания. Мало ли немощных стариков! При второй встрече память что-то искала, но не нашла. А вот теперь я его вспомнил. Это был нищий моего детства. Тогда, в пятидесятые. Детский сад. Книжки с картинками. Мама читает: «Это рабочий. Он работает на заводе. Это колхозник. Он выращивает хлеб. Это врач. Он лечит больных. Это солдат. Он защищает нас от врагов». Все просто и ясно. Не было картинки: «Это нищий. Он просит подаяния». Он стоял на углу Комсомольской улицы, и я каждый день ходил мимо него в школу. Он был слеп. Одет бедно и опрятно. Синий берет. Рука лодочкой. Меня поразила эта рука, всегда без перчатки, даже в мороз. Он молчал. Не причитал, не вспоминал Христа, не имел нарочито криво написанной таблички «Помогите слепому». Он с достоинством кивал, когда в руку-лодочку падала монета. Как будто не вы ему, а он вам. Позволял исполнить акт милосердия.Его знал весь маленький город. И он знал весь город. Я много лет ходил в школу мимо него. Он был непременной частью Комсомольской улицы, как молочный магазин и сапожная мастерская. Он был настоящий.

Старик подошел и сказал:

– Здравствуй, мальчик. Ты узнал меня, правда? Не зажигай, пожалуйста, сигарету. Я не выношу запаха табака. И тебе это ни к чему.

Я ответил:

– Этого не может быть. Прошло пятьдесят лет. Вам тогда было под пятьдесят. Вы и сейчас такой же. Так не бывает. Столько не живут. Это не вы.

– Маленький Валерка получил от мамы гривенник на кино. Но в кино не пошел, а пошел на дамбу, где вопреки строжайшему запрету, играл в лемак со шпаной. Он проиграл свой новенький гривенник, а выиграл гнутые, исцарапанные, избитые лемаком две копейки. Их нельзя было нести домой, а выбросить жалко. Тогда Валерка бросил их в руку нищего, думая, что слепой все равно не увидит, что монетка кривая. Это был твой страх, спрятавшийся в маску милосердия.

– Но я не…

– Отец все-таки выпорол мальчишку. Не за гривенник, а за прожженные кислотой школьные брюки. Ведь свинец для отливки лемака добывался из старого аккумулятора. На дамбе шпана жгла костер и отливала лемаки, делая в песке ямки маленьким мячиком. Тебе так хотелось иметь свой лемак!

– Все так. Но все равно не может быть.

– У тебя нет времени для сомнений. Приходи завтра. Утром.

Он сунул мне визитку и ушел, стукая палкой.

На визитке значилось: «Воспитатели». И адрес: «Городской парк, летний театр». Я посмотрел вслед слепому. Девушка переводила его через дорогу.

– Ой, как больно! Потише нельзя?

– Прости, – сказала жена, – давно уколов не делала.

– Где мои старые фотографии? Детские, школьные. На шкафу? Дай-ка стул…

Я искал его. Он должен где-то быть. На фото. Где-то случайно попасть. Я долго перебирал черные конверты, жена присела рядом. Старые фотографии завораживают. От них не оторваться. Я даже забывал, зачем полез в это пыльное безвозвратное прошлое. Но нашел. Фото маленькое, его фигурка сбоку, незаметно. Профиль узнаваем. Не более того. Что ж, примем все как есть.