Шекспир – Пушкин – Булгаков

"Потом" – вполне мог, и об этом можно только гадать. Чем Николаев и занимается, даже не пытаясь скрыть это. Но все дело в том, что этого "потом" нет у Пушкина: в романе идет речь только о пленении. А выдвигать в качестве аргумента домыслы – так можно договориться до чего угодно, в том числе и до того, что "заведомо" может следовать из "очевидно". Кстати сказать, если бы Зарецкий "потом" побывал в Париже, Пушкину пришлось бы разделить в тексте две военные кампании, обойти такое упоминание было бы невозможно.

В.К.: Неужели у ваших противников нет ни одного аргумента, заслуживающего внимания?

А.Б.: Я не нашел – хотя хотел бы найти.

В.К.: А их замечания по поводу Наполеона?

А.Б.: Ну, то, что пишет Николаев по поводу "наполеоновской легенды" и бюста Наполеона в "модном кабинете" Онегина, – скорее постыдный курьез, чем аргумент. Смотрите: "Хотя отношение Пушкина к бывшему французскому императору было довольно противоречивым, узнав в 1821 году о смерти Наполеона, он посвятил его памяти стихотворение, которое заканчивалось знаменитой строфой:

И такие настроения разделяли многие", – завершает этот пассаж Николаев. Вот так – черным по белому, ничтоже сумняшеся, уверенный, что постиг содержание произведения Пушкина: именно "посвятил памяти", причем в рамках "наполеоновской легенды". А мы и не знали, что, оказывается, Пушкин такой непатриот – вона как светлую память супостата чтит… того самого, из-за которого сгорела Москва вместе с тем домом, где родился сам Пушкин… Это же просто открытие новой грани в биографии и воззрениях Национальной Святыни!

Видимо, Николаев начитался Т.Цявловской, которая назвала это стихотворение одой, хотя оды пишут во здравие, а эти стихи – за упокой. На самом же деле этот стихотворный памфлет гениально пародирует форму античной заповеди, которая в нашем обществе является незыблемым законом: "О покойных только хорошее, или ничего". Пушкин и пишет о супостате "только хорошее", но как пишет! И вот на этом этюде вчерашним зубрилам-отличникам как раз бы и учиться читать и понимать Пушкина. И только после этого браться судить о содержании более "крупных форм" типа "Евгения Онегина".

В.К.: Я и не зубрила, и не отличник, но, честно говоря, мне было бы интересно услышать, как вы понимаете это стихотворение…

А.Б.: Уже первые строки: "Чудесный жребий совершился: Угас великий человек" содержат указание на то, как действительно Пушкин относился к "наполеоновской легенде". Назвать смерть "великого человека" (да еще сопровождая это словом "угас") "чудесным жребием" – это ли не сарказм?! Подчеркиваю: в первой строке!

А вот начало второй строфы: "О ты, чьей памятью кровавой Мир долго, долго будет полн…" Выходит, Пушкин действительно посвятил это стихотворение именно "памяти" Наполеона, только память-то – "кровавая"; а вот концовка второй строфы: "Над урной, где твой прах лежит, Народов ненависть почила, И луч бессмертия горит". Вон, оказывается, какое у Бонапарта "бессмертие": в форме "ненависти народов".

Третья строфа:

Ничего себе "память"! По Пушкину, Наполеон своей "роковой силой" "обесславил землю", его знамена "шумели бедой" для тех, на кого он "налагал ярем державный" (то есть, Наполеон приносил порабощенным народам беду). И так далее – в каждой строфе (а их всего – 15) подбором положенных по случаю торжественных слов Пушкин превратил эпитафию в анафему.

И вот всю эту оценку кровавых деяний Наполеона Пушкин завершает "знаменитой" строфой, значение которой Николаев понял с точностью "до наоборот": мнимую "хвалу" супостату Пушкин возводит за то, что тот дал русскому народу возможность освободить от него Европу.

Никогда не поверил бы, что можно вот так извратить суть в этом, в общем-то, довольно тривиальном (с точки зрения постижения содержания) для любого старшеклассника случае.

В.К.: Хотелось бы мне, чтобы хотя бы моей внучке довелось услышать в школе такой разбор пушкинского стихотворения – ведь его стихи надо уметь читать!

А.Б.: Именно такое неумение читать стихи и привело к тому, что "оппоненты" наговорили кучу чепухи по любому вопросу, какой бы они ни взялись обсуждать. Вы только посмотрите, сколько и с каким пафосом и апломбом Алешина с Николаевым нагородили по поводу "злополучной Макарьевской ярмарки", где я допустил возможность двойного толкования, хотя это допущение – всего лишь попытка снисходительного отношения к невежеству моих оппонентов.

В.К.: Но, может быть, в таком случае снисходительность и не нужна – и даже вредна? Давайте уж, раз мы снова упомянули Макария, расставим, наконец, все точки над ё. Вот передо мной текст статьи Николаева. Солидаризируясь с Алешиной и ссылаясь на набоковское примечание к этому месту в "Онегине" ("Упоминание о знаменитой Макарьевской ярмарке в Нижнем, куда в 1817 году ее перенесли из Макарьева, города в шестидесяти милях к востоку."), Николаев пишет:

"Набоков имел в виду вовсе не тот город Макарьев, о котором, срочно меняя тактику, пишет в последней статье Барков (этот город расположен севернее Нижнего), а небольшой городок возле Макарьевского монастыря (сейчас там поселок Макарьево)…"

А.Б.: Не грех было бы перевести набоковские мили обратно в наши версты или хотя бы в километры. Хотя не мною сказано: "Нет пророка в своем отечестве", все же замечу, что в первую очередь меня интересует не мнение Набокова, а художественный замысел Пушкина. А вот какую именно из Макарьевских ярмарок имел в виду Пушкин, из его текста как раз и не видно.

В.К.: "Макарьевских ярмарок" – во множественном числе?! Погодите, это уже что-то новое! Только дайте мне сначала закончить цитату из Николаева: "Барков все же не решился пойти на откровенную ложь и не стал утверждать, что ярмарка проходила в костромском Макарьеве, ограничившись туманным замечанием о том, что "пушкинская фраза допускает неоднозначное толкование". Хотя, по-моему, все, как любит говорить известный политический персонаж, совершенно однозначно."

А.Б.: Остряк он, однако, этот ваш Николаев – где вы только откопали такого эрудита на мою голову…

В.К.: Но все же:

":Что касается костромского Макарьева, куда по обновленной версии Баркова якобы заезжает Онегин по пути из Москвы в Нижний Новгород, то не очень понятно, каким таким "обилием" мог "кипеть" захолустный провинциальный город, где сроду никаких ярмарок не проводилось."

А.Б.: Ну, разумеется, иметь на руках товароведческую номенклатуру аж из четырех (или даже пяти?) товаров нижегородской ярмарки 1821 года – прямо-таки козырь по сравнению с "захолустным провинциальным городом", где ежегодно проводилось всего-навсего по три ярмарки в год – и ни на одну больше.

В.К.: ???

А.Б.: Да, я хочу сказать именно то, чего не знали Набоков и Лотман и чего до сих пор успешно не знают г-жа Алешина с г-ном Николаевым. Но что безусловно знали Пушкин с его костромской ветвью ближайших родственников и Катенин, имение которого было неподалеку. А именно: в отличие от единственной ярмарки в год в Нижнем Новгороде (до 1816 года – в Макарьеве на реке Керженец), в том самом "захолустном" городе Макарьеве, что на реке Унже, в Костромской области, в год проводилось по три ярмарки: Крещенская, Благовещенская и Ильинская. И это и есть то самое место, где в 1439 году монах Макарий основал свою вторую обитель. А справку по так любимой Николаевым номенклатуре товаров ярмарок "захолустного провинциального города, где сроду никаких ярмарок не проводилось", любознательный г-н Николаев может получить, потрудившись обратиться в Костромской краеведческий музей.