Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Растущая популярность религии и проповедников приводила к такому парадоксальному явлению, как теснота в храмах. В апреле 1840 года та же Дельфина де Жирарден, рассказывая о трудностях жизни в современном Париже, называет среди прочего «невозможность молиться» и разъясняет, что именно имеется в виду: «Во всяком случае, молиться в церквях сделалось весьма затруднительно. Туда приходит слишком много народу. Протиснуться сквозь эту толпу поближе к алтарю можно лишь с величайшим трудом. О том, чтобы опуститься на колени, не может быть и речи. Дети толкают вас под руку, женщины, сдающие внаем стулья, вас отвлекают. Дамы, задыхающиеся от духоты, желают выйти на улицу; надобно дать им дорогу – новое развлечение, отрывающее вас от молитвы. Меж тем все это нисколько не удивительно; иначе и быть не может, ибо количество храмов в Париже не соответствует населению. Мыслимое ли это дело: тридцать восемь церквей на 900 тысяч душ? Но кто дерзнет сегодня строить в Париже храмы?»

Приезжие из России подтверждают это свидетельство французской сочинительницы светской хроники. А.И. Тургенев замечает в 1836 году: «Церковь была полна по обыкновению, и мы нашли место только у подножия алтаря». А русский дипломат Балабин, описывая проповедь уже упоминавшегося аббата Равиньяна в соборе Парижской Богоматери, сообщает впечатляющие подробности: «Я пришел в половине седьмого: церковь была уже заполнена почти целиком: сдавливаемый со всех сторон, я протиснулся так далеко, как смог, и уселся, располагая спокойно дождаться начала проповеди; но не успел я сесть, как начался настоящий штурм, атака, наступление: это предусмотрительные особы, заблаговременно зарезервировавшие места подле кафедры, буквально по нашим головам и плечам стали прокладывать себе дорогу туда, где они смогут наслаждаться лицезрением проповедника. <…> В восемь вечера церковь была полна народа; люди скопились даже в самых темных углах и с нетерпением ожидали появления проповедника. А по окончании проповеди паперть собора покрылась множеством людей, выходящих из храма; сотни карет с гербами и ливрейными лакеями поджидали их на площади и прилегающих улочках. Ибо религиозное возрождение касается ныне всех слоев населения: герцогини и белошвейки, бакалейщики и маркизы ходят к мессе бок о бок».

Впрочем, не следует думать, что религия в 1830–1840-е годы была для образованных парижан и парижанок только светской забавой; многие из них воспринимали христианскую веру более чем всерьез и занимались благотворительностью не «для галочки», а истово, самозабвенно. Характерен в этом отношении такой в высшей степени «парижский» роман Бальзака, как «Изнанка современной истории» (1842–1848). Его герой стремится завоевать Париж не с помощью адюльтеров и денежных афер, как Растиньяк, а с помощью благотворительности, которой его учат члены тайного «ордена Братьев утешения». Подобные благотворители-христиане – не выдумка Бальзака. В ту же эпоху в Париже действовало вполне реальное Общество Святого Венсана де Поля, созданное в 1833 году студентами-юристами, которые стремились опровергнуть своих однокашников-сенсимонистов, утверждавших, что христианская религия свой век отжила. В момент основания Общество Святого Венсана де Поля состояло из 15 человек, а в 1844 году в него входили уже 7 тысяч благотворителей.

За годы Июльской монархии существенно изменилось отношение к религии не только образованных парижан, но и простонародья, о чем свидетельствует сопоставление двух эпизодов. 14–15 февраля 1831 года парижане, разгневанные службой за упокой души герцога Беррийского в церкви Сен-Жермен-л’Осеруа, разгромили и эту церковь, и архиепископский дворец (о чем подробнее рассказано в главе второй). В феврале 1848 года те же парижане, захватив дворец Тюильри, сожгли королевский трон, но бережно отнесли в соседнюю церковь изваяние Христа из дворцовой часовни.

В 1830-е годы в Париже переживает новое рождение – причем как раз среди простого народа – культ девы Марии. В 1830 году послушница конгрегации Дев милосердия, дочь крестьянина Катрин Лабуре объявила, что в часовне на Паромной улице ей явилась Пресвятая Дева, и поведала о чудотворной медали, которую следует изготовить. Этих медалей с изображением Девы Марии во Славе только за 5 лет (1832–1837) было продано 10 миллионов; в холерном 1832 году народная молва связала с этой медалью случаи исцеления больных, и это укрепило веру в ее чудотворность.

Впрочем, к числу верующих принадлежали среди простого народа далеко не все. Теснота в храмах была связана не только с растущей популярностью религии, но и со стремительным ростом парижского населения. Окраинным районам были нужны новые храмы – не роскошные произведения искусства вроде церкви Лоретской Богоматери, а простые приходские церкви. Архиепископ монсеньор Аффр не раз подавал по этому поводу прошения министру вероисповеданий, однако правительство не соглашалось ни строить церкви в окраинных районах, ни создавать там новые приходы. В результате возникла громадная неравномерность распределения церквей: в старинном аристократическом десятом округе к услугам 6 тысяч прихожан были две приходские церкви, а в рабочем пятом округе одна приходская церковь Святого Лаврентия приходилась на 60 с лишним тысяч человек. Парижским простолюдинам недоставало не только храмов, но и благочестия. Сами кюре и их помощники, имевшие дело с прихожанами из низов, часто выражали сомнения в том, что вера всерьез укоренена в сердцах этой части паствы. Один парижский викарий говорил: «На 50 тысяч душ приходится не более 5 тысяч истинно верующих; по отношению к девяти десятым прихожан обязанности наши сводятся вот к чему: крестить детей, которые будут жить язычниками, благословлять богохульные браки и хоронить нечестивцев».

Параллельно с традиционными культами (католичеством, протестантизмом, иудаизмом) в Париже в 1830-е годы существовало немало новых религиозных и полурелигиозных сект. Из них наиболее известны сенсимонисты, последователи учения графа Клода-Анри де Сен-Симона (умершего в 1825 году). В 1828–1830 годах они проводили свои собрания в небольших залах на улицах Таранна и Монсиньи, а также в зале «Атенея» на площади Сорбонны. С октября 1830 по январь 1832 года сенсимонисты собирались в более просторном помещении в самом центре фешенебельного Парижа – на улице Тебу, в двух шагах от бульвара Итальянцев. Во время их проповедей на сцене стояла кафедра проповедника, вокруг которой сидели «отцы» (главные адепты нового учения), а большой зал был заполнен публикой (в том числе и дамами). Собрания сенсимонистов проводились в полдень и в 7 часов вечера. На дневных собраниях ораторы объясняли широкой аудитории, в чем состоят несовершенства всех предшествующих религий и преимущества доктрины «святого Сен-Симона» (которая учитывает не только духовные, но и материальные интересы человека). Более камерные вечерние собрания были посвящены чтению и обсуждению текстов самого Сен-Симона. В его доктрине одним из основных был тезис о том, что управлять обществом, играть в нем ведущую роль должны не те люди, которые получили богатство и титулы по наследству, а те, кто выказал себя способным к властной и созидательной деятельности (прежде всего промышленники, ученые и люди искусства). Неудивительно, что многие французские литераторы на рубеже 1820–1830-х годов в большей или меньшей степени поддались обаянию сенсимонизма.

В 1830-е годы большой популярностью пользовались также два новых культа – «усовершенствованные» варианты католической религии, созданные двумя отступниками: аббатом Шателем (1795–1857) и аббатом Озу (1806–1881). Первый из них, Фердинанд-Франсуа Шатель, хотя и читал проповеди в облачении католического священника, порвал со старой церковью и объявил себя основателем новой Французской католической церкви. В середине 1830-х годов он проповедовал свое учение в двухтысячной аудитории, состоявшей преимущественно из женщин самого простого звания. Прославляя «разум и натуру», Шатель всячески льстил самолюбию своей паствы, восхвалял все народные традиции, оправдывал слабости и пороки, включая пьянство. Так же поступал второй проповедник, Луи-Наполеон Озу, который сначала был единомышленником Шателя, а потом от него отделился. В обеих церквях светское было перемешано с сакральным самым причудливым образом: богослужения на французском языке проходили, пишет А.И. Тургенев, «в обширном подвале, с алтарем, украшенным бюстом Фенелона, картинами из жизни Спасителя и трехцветными знаменами»; посреди церкви стояли «два бюста – Иисуса Христа в терновом венке и Наполеона».