Чужие уроки — 2008

Губы, ужаленные пчёлами

Индия остаётся страной Третьего мира, однако при этом продолжает осуществлять эстетический патронаж над большей частью населения планеты, проживающей в том же третьем мире, и на этом рынке Болливуд сильнее Голливуда.

Национальная кинематографическая премия (National Film Awards) присуждается с 1954 года и служит самым престижным знаком государственного одобрения художественных достижений в Индии. Кроме традиционных номинаций существует и весьма оригинальная награда — за «лучший народный фильм, предоставляющий цельное развлечение» (Best Popular Film Providing Wholesome Entertainment).

Слово это — wholesome (цельный) — является самым расхожим и одновременно самым загадочным определением индийского кино, которое, похоже, только и обеспечивает ему мировую славу. Если у кого-то возникают сомнения в правомерности претензий и амбиций индийской кинематографии, то все они с легкостью развеиваются беспристрастной статистикой: Болливуд изготавливает, по разным оценкам, от 600 до 1 000 фильмов в год, которые просматривают 3 миллиарда 600 миллионов зрителей. Для сравнения: объем продукции Голливуда — 400 фильмов с аудиторией в 2,6 миллиарда. Вот только прокат американской кинопродукции приносит 51 миллиард долларов в год, а индийской — 1,3 миллиарда. Хотя индийские фильмы смотрит в полтора раза больше зрителей, чем американские! Смысл статистики прозрачен: индийское кино обслуживает беднейшую часть человечества. Третий мир, за которым, как нам говорят, — будущее.

Популярность американской кинематографии объяснить несложно: спецэффекты на грани фантастики плюс аура далекого чужого мира — сытого, богатого, ломящегося от запретных (в основном — сексуальных) удовольствий. Ничего подобного Индия предложить собратьям по афро-азиатской бедности не в состоянии: разве что противопоставить трехколесную моторикшу — «Хаммеру». А уж столь вожделенный для Третьего мира секс вообще можно выкинуть из помыслов: эмансипированная часть человечества никогда не забудет скандала, разразившегося в апреле 2007 года после того, как Ричард Гир прилюдно и невинно лобызнул индийскую кинодиву Шильпу Шетти на концерте в Нью-Дели, приуроченном к борьбе со СПИДом. Что тут началось! Сколько эмоций, сколько праведного гнева: портреты Гира и Шетти сжигались на улицах индийских городов в количестве промышленных тиражей. «Смерть Шильпе Шетти!» — кричали борцы за чистоту нравов. «Долой оскорбителя индийской культуры!», посмевшего чмокнуть индийскую красавицу в ручку и щечку (целых четыре раза!). Такое впечатление, что «Камасутру» придумали и описали марсиане.

Сексуальных пряников, равно как и технологических чудес, от индийского кинематографа человечество в ближайшее десятилетие не дождется. Каким же тогда образом этот кинематограф умудряется подчинять себе сердца и души миллиардов людей, проживающих на планете? Не тысяч, не миллионов и даже не сотен миллионов, а именно миллиардов!

Потугу на разгадку можно усмотреть в полном тоски и лукавства ворчании непальского критика Саида Али Муджтаба: «Некоторые индийцы считают болливудские фильмы своим основным рационом питания. Многие готовы экономить на ужине, лишь бы не пропустить пятничную премьеру. Три часа умиротворения в темном обшарпанном кинозале множеству людей заменяют посещение мечети, храма или церкви. Поистине болливудские фильмы составляют для многих индийцев смысл жизни, чудодейственную таблетку, позволяющую справиться с жестокими реалиями окружающей жизни».

Можно подумать, что в Непале более мягкие реалии и менее обшарпанные кинотеатры. Все это, впрочем, семечки. Подлинная несостоятельность версии «компенсаторного искусства» заключена в том, что в самом Непале, а равно и в других азиатских и африканских странах, выпускается куча собственного эликсира забвения, который, однако, местный зритель в упор не видит, устремляясь почему-то на премьеры именно индийского кинематографа. Посему вместе с якобы «презревшими храмы» индусами сказки о разлученных при рождении близнецах и подневольных помолвках смакуют сорок сороков пестрых языков и племен: афганцы и корейцы, ливанцы и ливийцы, нигерийцы и австралийцы, израильтяне, саудиты и примкнувшая к ним некогда дружная семья советских народов — казахов, узбеков, азербайджанцев, русских, украинцев, белорусов и калмыков. Даже в Пакистане, где индийские фильмы официально запрещены к показу, продукция Болливуда составляет львиную долю контрафактного оборота видеофильмов.

Для разгадки универсальной магии индийского кинематографа необходимо провести изначальное размежевание. О каком, собственно, кинематографе идет речь? И вот тут начинается самое интересное: мировое признание и популярность снискала не абы какая индийская продукция, а именно Болливуд. Слово это происходит от наивного соединения названия города Бомбей и Голливуда (Bombay + Hollywood). В Бомбее (ныне Мумбае) сосредоточено производство так называемого универсального кино на языках хинди и урду (а вместе — хиндустани), на которых говорит большая часть жителей северной Индии и Пакистана.

Для подавляющего большинства современных фильмов Болливуда в наши дни характерна глобальная многоязычность — в диалоги постоянно включаются не только английские слова и целые выражения, но и реплики на главных региональных языках Индии: бенгали, тамил, телугу, малайалам, каннада, гуджарати и маратхи. Так, в фильме «Dashaavataram» (реж. Равикумар, 2008 год) разговаривают, кроме английского, одновременно еще на семи языках. Тем не менее, в культурно-идеологическом смысле Болливуд — это посланник именно северо-индийской цивилизации, отражающей ментальность и реалии носителей языка хиндустани: именно их танцы, поэзия, религиозные ритуалы и народные празднества осуществляют экспансию по планете.

Параллельно с Болливудом в Индии существует обширная региональная кинематография, особенно ярко и оригинально развивающаяся на юге страны. Кинематография, которая отличается от Болливуда серьезностью, глубоким трагизмом и драматизмом, а также тем, что в западноевропейском контексте принято называть художественным достоинством. Все это богатство, увы, в коммерческом отношении не идет с Болливудом ни в какое сравнение, пользуется камерным спросом и носит неистребимо региональный характер.

Кстати, о характере. В Азии существует давняя и весьма почтенная кинематографическая традиция, подарившая миру немало легендарных имен (чего стоит один только Акира Куросава или Ким Ки Дук!). Имена эти, при всем том, так и остались разрозненными островками гениальности, тогда как сами национальные кинематографы представляют собой хоть и экзотичное, но региональное искусство. Движения души азиатского кино не вызывают ровным счетом никаких откликов в сердцах за пределами самого национального государства.

Кто, скажите на милость, во Франции, России или Аргентине примет близко к сердцу японскую психиатрическую схизму, завязанную на самурайском кодексе и подавленной ритуалами сексуальности? Думаете, все эти навязчивые школьницы в клетчатых юбочках, в синеньких пиджачках и с кривыми ножками, заполняющие воображение мужских персонажей в японских фильмах... думаете, все это просто так? Конечно, не просто так. На это забавно поглазеть, чтобы удивиться, хлопнуть себя по коленкам и воскликнуть: «Ну, ты только погляди на них! Это ж надо, а!» Но уж никак не принять близко к сердцу.

То же относится к набирающему коммерческие обороты новому китайскому кино, пытающемуся раскрутить национальную сказку о летающих кинжалах и быстро-быстро перебирающих в воздухе пятками умельцах боевых искусств из Шаолиня. Экстраваганца? Да. Потеха? Несомненно. Но никак — не свое, не близкое, не понятное и — соответственно — не доступное внутреннему осмыслению и переживанию.