Юдаизм. Сахарна

Но раз суть религии у еврея, и еще у библейского еврея, положена в обрезании и в субботе, очевидно, и теизм их, и еще библейский теизм, есть до известной степени «обрезанный» же и «субботний». Т. е. это есть теизм священно-половой, священно-брачный, муже-женский по глубочайшим, сверхчеловеческим, основаниям. И как только мы об этом догадаемся, само обрезание и суббота уже для нас объяснятся только как последствия и манифестации этого внечеловеческого сложения теизма, который и взял человека в столь (для нас) странных точках и в странные моменты. Для нас вырастут юдаизм и христианство как две вершины совершенно самостоятельного бытия, не похожего друг на друга сложения, и не примиримые вовсе, никогда: 1) исповедание половое — Пола, 2) разумное — Разума-Слова. Но в человеке, во мне, в вас, читатель, равно есть и абсолютно неистребимы оба начала: через пол льется бытие наше из века в век, и разумом мы постигаем вселенную. Которое выше? Не опасен ли этот спор? Нужно ли нам органически вырождаться, чтобы успевать в науках, или успевая в науках - постараться сохранить и свежесть, чистоту, священство родового бытия. Очевидно, проблема в гармонии, а не в отрицании, и не в победе которой-нибудь стороны, а в примирении обоих, и примирении с сохранением за каждым теизмом его оригинальных оснований. Ньютон — семьянин — вот идеал; а не Ньютон холостяк или не Соломон, скептический (относительно знания, ведения) творец Экклезиаста. В сущности, в каждом «я» есть зачаток христианина и иудея; и каждое наше «я», рождая, родясь, семействуя — живет зачатком в себе иудея, совершенно неистребимых и истребленным только у скопцов, атрофированным в аскетических убежищах и у отшельников-ученых. Но здесь умерла семья; люди не продолжаются, человечество — вымирает. Итак, «иудей» в нас есть росток в будущее, есть жизнь, есть бытие. Мы бытийствуем по сих пор юдаически, и даже юдаизм и есть собственно священное бытие, священство и священность бытия. «О семени твоем благословятся все народы», — сказал Аврааму Бог; то есть ты-первоположник священства семени, освящения семени, священствования человека в семени, и не только себя, а вообще всякого человека. «Книга бытия» — самое это наречение первой книги Моисеевой — объясняется: здесь положены столпы бытия человеческого, через рассказ миротворения и через завет обрезания человеку.

Сообразно особенной и специальной миссии евреев, перерыв у них субботы и даже просто опущение крепостного мостика, хождение туда и сюда, из субботы во вне-субботнее и из вне-субботнего в субботу, было бы равнозначуще закрытию у нас, европейцев («разумников», живущим Словом — Логосом) разом всех учебных заведений и прекращению книгопечатания; или, относительно ощущения мостика — равнозначуще дозволению ученикам всех школ сидеть на уроках или уйдя из класса — гулять. «Что сделать с сим человеком: он набрал дров в субботу?» — Это — анархия; мост опущен, и если один человек выбежал из субботы (как из отрешенности от земного, разрыва с земным и уединения в небесном острове) в дело, в работу, то завтра выбегут или могут выбежать все. И Моисей сказал: «выведите сего человека из стана и побейте камнями». Суббота есть «иже херувимы» еврея: момент, когда на литургии все начинают слушать только литургию; сбор на украшение храма, т.е. доброе дело - в это время невозможен, невозможны и «невинные» разговоры молящихся, и вообще ничто постороннее и внешнее. Как только мы это постигнем, мы постигнем чрезвычайное упорство евреев в отстаивании субботы перед Сыном Человеческим, о Лице коего они еще не знали, и не верили знамениям... «Мы не против исцеления слепорожденного говорим: но для чего его исцелять в субботу, а не в четверг или не в понедельник? И он станет зрящ, и суббота отцов наших была бы сохранена». Они ощущали, что с субботою затрагивалось и обрезание; и что если слепого исцелить в субботу, то почему бедному не разрешить в субботу собрать дров, и каждому вообще сделать хорошее свое дело, однако, не субботнее, и смешать через это субботнее с несубботним. Поют «иже херувимы»: но один из певчих, отделившись, запел бы «Господи помилуй», потому что «это тоже хорошо, одобрительно и божественно». Все сидят в классе: но прекрасная погода, и один ученик встает и уходит со словами: «Я пойду гулять». Это частное и единичное простирается на всю систему: нельзя более никому учиться, если можно кому-нибудь гулять; нельзя вовсе совершить литургии, если который-нибудь певчий и во всякий ее момент может запеть «избранное им». От сего не только обрезание, но и весь израилев закон — пал с субботою; она же сама отменилась в тот час, как только «собрал дров себе в субботу бедняк», и вообще поднят был вопрос о том: «да если Господь благ, то отчего в Господень день не совершить благое дело?». Господь благ — но это Его свойство; однако есть сути вещей, и вот оне выше свойств; и просто «благое» ниже трансцендентного, благое не субботнее — ниже трансцендентно-субботнего. «Слепой — страдает; но если ради слепого нарушится суббота, то он будет зрящ, а все люди ослепнут в вечной области брака, и день исцеления его будет днем гибели всего, что мы знаем одни в мире и чему нас одних в мире научил Бог и Его пророк Моисей касательно этой важной тайны».

X

«Лековед шабес», «в честь Небесной Царицы»¹⁶ : и с пятницы на субботу еврей совершал таинственный сев пшеницы Господней. Через тысячи лет забвения нам непонятна здесь молитва. Однако помню, мальчиком, выйдя однажды почти на заре в поле — я увидал крестьянина, с корзиною на плече: он перекрестился на Восток и, взяв горсть семян из корзины, — широким размахом бросил на вспаханное поле. Он сеял — перекрестясь. Не важнее ли человек пшеницы, и человеческое дитя — пшеничного колоса, и его судьба — судьбы и качеств колоса? И если мы именно не молимся здесь, то не потому, что дело не требует молитвы, но что мы в этом деле не научены молитве. Но тут мы подхватываем, или, точнее, все наши соображения поддерживает легенда:

Автор воспоминаний, рассказывая, — совсем в другом месте рукописи, — о своем рождении, говорит, и мы сохраним весь его, защищающийся от скептицизма читателей, жаргон:

«...Нет, не чушь и не чепуха, как вы шепчете, любезный мой читатель, а дело. Вот послушайте-ка, что говорят великие еврейские учителя об этом предмете, т.е. о зачатии и рождении нового человека вообще.

Как только совершается в утробе женщины известное зачатие будущего человека, — говорят они, эти великие учители, — Бог в тот же момент посылает вниз одного из ангелов, которому приказывает неусыпно заботиться о новом человеке, ухаживать за ним как добрая нянька; водить его по аллеям рая и показывать ему достопримечательности его. Помимо же всего этого, — говорят они дальше, — ангел знакомит вновь зачатого со всей святой Торою (Пятикнижие), так что вновь родившийся младенец во сто крат ученее самого первейшего раввина»...

Не правда ли, поразительный параллелизм платоновского учения о до-мирном знании человека, о том, что все до рождения он знает, но, родясь — все забывает, теряет все ведение, и последующая философия только припоминает ему то, что он знал:

И долго на свете томилась она (душа)

Желанием чудным полна;

И звуков небес заменить не могли

Ей скучные песни земли.

Это, однако же, Богу нежелательно, т.е. чтобы человек, выйдя на свет, был бы, так сказать, на всем на готовом. «Нет, — говорит Бог, — ты, человече, сам старайся все узнать, сам трудись и приложи твое старание изучить святую Тору. А то, что толку, что ты все знаешь».

И вот для того, чтобы вновь родившийся человек совершенно забыл, где он был и что с ним происходило, ангел-нянька, по предварительному приказанию Бога, в момент появления первого на свет Божий, отпускает ему легонький щелчок над верхней губой пониже ноздрей, — от этого щелчка, по уверению тех же великих учителей, вновь родившийся совершенно забывает обо всем, ошеломленный от удара под нос.