Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Вечером 29 июля парижские газеты, чье издание было временно приостановлено, вышли с триумфальными извещениями о победе народа, и в разные концы Франции отправились дилижансы, украшенные трехцветными флагами. Парижские кучера разносили по стране весть о том, что 27, 28 и 29 июля, в течение «трех славных дней» (как их очень скоро стали называть) в Париже произошла революция.

Между тем король улегся спать, так и не подписав никаких официальных бумаг, в чем убедились пэры Витроль и д’Аргу, вернувшиеся из Парижа в Сен-Клу около половины третьего ночи. Королевские ордонансы об отмене прежних решений и о назначении герцога де Мортемара главой кабинета министров были составлены и подписаны только на следующий день, 30 июля, около семи часов утра. После этого Мортемар уже на совершенно законных основаниях отправился в Париж, где его, однако, никто не ждал и где разные партии уже выдвигали собственные варианты будущего Франции. Бонапартисты требовали поставить во главе государства двадцатилетнего сына Наполеона герцога Рейхштадтского – «Наполеона II, наследника стольких славных побед». Республиканцы требовали очистить Францию от любых Бурбонов и писали в своих прокламациях, что только когда ни одного представителя этого рода не останется на французской земле, она обретет величие, покой и свободу. Наконец, депутаты-буржуа, которые группировались вокруг Лаффита, собирались «пригласить на царство» герцога Луи-Филиппа Орлеанского. В прокламации, расклеенной утром 30 июля на стенах парижских домов (ее авторами были два молодых историка и журналиста – Адольф Тьер и Франсуа-Огюст Минье), утверждалось: Карл X, проливший народную кровь, утратил право вернуться в Париж; республиканская форма правления ввергла бы страну в пучину гражданской войны, поссорила бы Францию с Европой; что же касается герцога Орлеанского, он еще во время Революции сражался под трехцветным знаменем и, получив корону из рук народа, будет хранить верность Хартии.

Попытка Мортемара известить парижан о том, что он назначен новым председателем правительства, окончилась полной неудачей. По совету коллег-пэров он не покидал Люксембургский дворец, куда тайком пробрался по возвращении из Сен-Клу. Один из пэров решился отнести новый ордонанс Карла X в Ратушу, но там его освистали; после этого ни одна типография не согласилась напечатать королевский указ, и даже официальный «Монитёр», не решаясь нарушить запрет муниципальной комиссии, не взялся за его публикацию.

Никто не хотел видеть во главе государства ни Мортемара, ни назначившего его Карла X, и это увеличивало шансы герцога Орлеанского. Впрочем, сам герцог, честолюбивый, но осторожный, не только не делал никаких шагов к захвату престола, но даже перебрался подальше от Парижа, из Нейи, где осталась его семья, в свою дальнюю резиденцию – Ренси. Когда в Нейи прибыл посланец палаты депутатов Тьер, его приняли жена герцога Мария-Амелия и его сестра, Аделаида Орлеанская, которая и послала гонца в Ренси за братом. В полдень 30 июля около шестидесяти депутатов собрались в Бурбонском дворце под председательством Лаффита; после долгого обсуждения они приняли решение предложить герцогу Луи-Филиппу Орлеанскому не корону, а пост «наместника».

Участь короля Карла X зависела не только от французов, но и от иностранных дипломатов, которые стояли перед выбором: покинуть Париж и тем самым выразить свою солидарность с монархом или остаться в городе и своим присутствием de facto признать новые власти. Среди дипломатов, настаивавших на втором варианте, был русский посол Поццо ди Борго – тот самый, который присутствовал при начале эпохи Реставрации; теперь он ускорил ее конец: дипломаты прислушались к его мнению и остались в Париже.

Наступило 31 июля – день, когда решалась судьба Франции. Республиканцы хотели в полдень провозгласить страну республикой и, пытаясь добиться поддержки Лафайета, предложили ему пост президента; Лафайет, однако, от этой чести отказался. Между тем еще вечером 30 июля герцог Луи-Филипп Орлеанский принял посланцев палаты депутатов и незадолго до полуночи возвратился в Париж, в свой дворец Пале-Руаяль. В ночь с 30 на 31 июля его тайно посетил Мортемар, которого герцог заверил, что в Париж его привезли силой и что он скорее даст себя разрезать на куски, чем согласится надеть корону. Все это герцог Орлеанский просил передать Карлу X в три часа ночи, но, когда настало утро, принял делегацию от палаты депутатов, которая официально предложила ему пост наместника королевства, – и он согласился. Была составлена прокламация, извещавшая об этом решении всю страну, после чего новоиспеченный наместник верхом на кобыле с символическим именем Клио отправился в Ратушу в сопровождении группы депутатов и нескольких национальных гвардейцев.

Лафайет и Луи-Филипп Орлеанский на балконе парижской Ратуши 31 июля 1830 года. Анонимная литография

Процессия имела не слишком торжественный вид. Во главе процессии несли в портшезе Лаффита, который накануне охромел, оступившись на баррикаде. Замыкал шествие Бенжамен Констан, уже много лет передвигавшийся на костылях вследствие неудачного падения: его также несли в портшезе. Вся эта «бродячая монархия» (по выражению язвительного Шатобриана) с трудом прокладывала себе дорогу через еще не разобранные баррикады и толпу зевак самого разного вида и звания, высыпавших на улицы. Зеваки не просто глазели по сторонам, но еще и кричали, размахивали руками, пели «Марсельезу», а некоторые от избытка чувств даже стреляли в воздух, сея кругом легкую панику.

Чем ближе процессия «бродячей монархии» подходила к Ратуше, тем мрачнее становились лица прохожих и тем больше враждебных криков раздавалось из толпы. А когда Луи-Филипп вошел внутрь Ратуши, некто Дюбур, сам себя объявивший ответственным за всю военную деятельность временного правительства, заявил герцогу, что, если тот не сдержит обещаний, народ, ждущий на площади, сумеет ему отомстить. Угроза звучала тем более внушительно, что на Гревской площади, где стоит Ратуша, испокон веков казнили преступников, а в описываемый момент оттуда доносились громкие крики: «Долой Бурбонов!»

Ситуацию переломило совместное появление на балконе Ратуши Луи-Филиппа и Лафайета – под огромными трехцветными знаменами. Лафайет даже обнял и поцеловал герцога. Шатобриан по этому поводу заметил: «Республиканский поцелуй подарил Франции короля».

После церемонии герцог Орлеанский возвратился в Пале-Руаяль, а король Карл X, опасаясь народного гнева, по совету Мармона покинул Сен-Клу и направился в свои более отдаленные резиденции: ранним утром 31 июля он прибыл в Трианон, а во второй половине дня добрался до Рамбуйе.

1 августа муниципальная комиссия передала власть в руки герцога Орлеанского, который назначил временный кабинет министров, а 3 августа созвал первое заседание палаты депутатов и палаты пэров.

В Париже наступило относительное затишье: время праздновать победу, разбирать баррикады и хоронить погибших.

В городе произошла очередная перемена символов государственности: место белых знамен с бурбонскими лилиями заняли знамена трехцветные.

Трехцветное знамя вручили даже статуе Генриха IV на Новом мосту; парижские простолюдины, проходя мимо, говорили бронзовому королю: «Ты бы не натворил таких глупостей, старина!» Имелось в виду, что Генрих IV не опубликовал бы таких ордонансов, как его потомок Карл X.

Карл между тем по-прежнему не хотел признавать, что для него все кончено и что он уже не способен влиять на происходящие в стране процессы. Король объявил, что сам решил назначить своим наместником Луи-Филиппа, и хотел вручить ему соответствующий ордонанс 2 августа. Но герцог Орлеанский ответил королю отказом, заявив, что он получил власть из рук представителей народа и не вправе принимать ее от кого бы то ни было другого.

Тогда король решил отречься от престола в пользу своего внука, герцога Бордоского (того «посмертного ребенка», который появился на свет в 1820 году, через семь месяцев после убийства его отца, герцога Беррийского); в его пользу отрекся от престола и сын короля, герцог Ангулемский. Карл X предлагал Луи-Филиппу стать наместником при малолетнем короле, и поздно вечером 2 августа новому королю были вручены документы об отречении старого короля и дофина, но герцог заявил, что решение по этому вопросу может вынести только палата депутатов, которой он эти документы и представит.