Остров Сахалин

ристани и построек и мог только разглядеть тусклые постовые огоньки, из которых два были красные. Страшная картина, грубо скроенная из потемок, силуэтов гор, дыма, пламени и огненных искр, казалась фантастическою. На левом плане горят чудовищные костры, выше них - горы, из-за гор поднимается высоко к небу багровое зарево от дальних пожаров; похоже, как будто горит весь Сахалин. Вправо темною тяжелою массой выдается в море мыс Жонкьер, похожий на крымский Аю-Даг; на вершине его ярко светится маяк, а внизу, в воде, между нами и берегом стоят три остроконечных рифа- "Три брата". И всё в дыму, как в аду.

К пароходу подошел катер, таща за собою на буксире баржу. Это привезли каторжных для разгрузки парохода. Слышались татарский говор и брань.

- Не пускать их на пароход! - раздался крик с борта. - Не пускать! Они ночью весь пароход обокрадут!

- Тут в Александровске еще ничего, - сказал мне механик, заметив, какое тяжелое впечатление произвел на меня берег, - а вот вы увидите Дуэ! Там берег совсем отвесный, с темными ущельями и с угольными пластами... мрачный берег! Бывало, мы возили на "Байкале" в Дуэ по 200-300 каторжных, так я видел, как многие из них при взгляде на берег плакали.

- Не они, а мы тут каторжные, - сказал с раздражением командир. - Теперь здесь тихо, но посмотрели бы вы осенью: ветер, пурга, холод, волны валяют через борт, - хоть пропадай!

Я остался ночевать на пароходе. Рано утром, часов в пять, меня шумно разбудили: "Скорее, скорее! Катер в последний раз уходит к берегу! Сейчас снимаемся!" Через минуту я уже сидел в катере, а рядом со мной молодой чиновник с сердитым заспанным лицом. Катер засвистел, и мы пошли к берегу, таща за собой две баржи с каторжными. Изморенные ночною работой и бессонницей, арестанты были вялы и угрюмы; всё время молчали. Лица их были покрыты росой. Мне припоминается теперь несколько кавказцев с резкими чертами и в меховых шапках, надвинутых до бровей.

- Позвольте познакомиться, - сказал мне чиновник, - коллежский регистратор Д19.

Это был мой первый сахалинский знакомый, поэт, автор обличительного стихотворения "Сахалино", которое начиналось так: "Скажи-ка, доктор, ведь недаром..." Потом он часто бывал у меня и гулял со мной по Александровску и его окрестностям, рассказывая мне анекдоты или без конца читая стихи собственного сочинения. В длинные зимние ночи он пишет либеральные повести, но при случае любит дать понять, что он коллежский регистратор и занимает должность Х класса; когда одна баба, придя к нему по делу, назвала его господином Д., то он обиделся и сердито крикнул ей: "Я тебе не господин Д., а ваше благородие!" По пути к берегу я расспрашивал его насчет сахалинской жизни, как и что, а он зловеще вздыхал и говорил: "А вот вы увидите!" Солнце стояло уже высоко. То, что было вчера мрачно и темно и так пугало воображение, теперь утопало в блеске раннего утра; толстый, неуклюжий Жонкьер с маяком, "Три брата" и высокие крутые берега, которые видны на десятки верст по обе стороны,