Большой вопрос

— С удовольствием отвечу на все ваши вопросы. Позвольте лишь несколько нарушить их последовательность. Я хотел бы ответить раньше на второй вопрос.

— Пожалуйста, Яков Николаевич!

— Жена недовольна мной, жалуется на меня; я же доволен женой и не жалуюсь на нее, несмотря на то, что в последнее время она часто раздражается, как вы сами только что изволили видеть, из-за сущих пустяков. Я не упрекаю ее за это. Пусть! У каждого человека есть свои индивидуальные особенности. — Яков Николаевич скорбно посмотрел на Столетова и шумно вздохнул. — У меня тоже есть свои индивидуальные особенности. Почему бы жене не считаться с ними? Марина же требует, чтобы я немедленно стал совершенно другим человеком. Позвольте в связи с этим искренне заявить: как вы решите, так и будет. Я всё сделаю, что вы найдете нужным, что будет в интересах нашей советской жизни, в интересах нашего советского дела.

— Позвольте! — удивился Столетов. — Мы ведь говорим сейчас о ваших интересах, об интересах вашей семьи…

— Интересы моей Родины и мои — неотделимы друг от друга.

— Это вы хорошо сказали, Яков Николаевич… Но лично мне кажется, что более права ваша жена… — И Столетов стал излагать точку зрения Марины на семью.

Сначала Синяков сидел в мучительно-каменной позе, с каменным лицом, но потом вдруг спохватился, улыбка осветила его черты, он стал кивать головой и поддакивать.

— Да, да, конечно, это так! Разве может быть иначе? Ведь я тоже думаю так… искренне рад вашим выводам. Плохого мне вы уж, конечно, не пожелаете… С завтрашнего же дня начну делать всё, чтобы наша жизнь с Мариной засветилась новыми огнями, стала еще лучше, еще краше…

Столетов пристально посмотрел на Синякова и протянул ему руку.

— Даете слово?

Синяков схватил руку секретаря своими обеими руками и стал энергично трясти ее:

— Мое слово — закон, особенно если я даю его человеку, которого ценю, считаю первым среди нас. — Взглянув в глаза Столетову, Яков Николаевич продолжал: — Разрешите мне, пользуясь этой задушевной беседой, спросить — нет ли у вас ко мне вообще каких-либо претензий по работе?

Столетов успокоил Синякова: других претензий нет.

Когда Синяков ушел, Столетов задумался и долго смотрел в окно. В его ушах звучали последние слова Якова Николаевича: «В самое ближайшее время, дорогой товарищ Столетов, мы с Мариной будем рады доложить вам, что между нами полный порядок, полная гармония, полное благополучие…»

Столетов сейчас точно другими глазами увидел этого почтенного трестовского работника. Выйдет ли у них что-либо?

Через несколько дней Синяков, не дожидаясь получки, выдал жене столовые деньги до конца месяца (на две недели с лишком!), положил перед ней билеты в драматический театр, а на свой письменный стол — стопку книг Ленина и Сталина. Марина внимательно посмотрела на мужа. Весь вид его говорил: ну, что — довольна? Видишь, я исправляюсь. Марина вздохнула и покачала головой. Не слишком ли быстро, так вдруг? Но она ничем не выдала своих сомнений. Дальнейшее как будто опровергло ее сомнения: Яков Николаевич действительно читал книги, действительно работал над ними. Особенно порадовало Марину то, что Яков читает Ленина и Сталина.

— В кружок по изучению истории партии я не записался, Маринушка, — как-то вечером сказал Яков Николаевич, — а индивидуальный план… вот, пожалуйста, — Яков Николаевич показал жене листок, отпечатанный на машинке. — Сам Столетов одобрил.

Яков Николаевич говорил так торжественно и с таким удовлетворением, что она, при всем своем скептицизме, поверила его искренности.

— От всего сердца, Яша, дорогой, желаю тебе успехов. — Марина обняла мужа.

Казалось, семейная жизнь Синяковых стала быстро налаживаться. Перестали по вечерам щелкать синяковские счеты, смолкли разговоры о расходах и комиссионных магазинах… Правда, на вопросы, которые Марина подчас задавала мужу, интересуясь его успехами в индивидуальной работе, он не отвечал толком, отделываясь восклицаниями: «Работаем, Маринушка, работаем! Скоро встречусь со своим руководителем…»

Ну что ж, не хочет до поры до времени хвастаться… пусть уж, пусть!

Однажды Марина проводила теоретическую конференцию. Среди участников конференции разгорелись страсти, была много выступлений и споров. Марина возвращалась домой хотя и усталая, но довольная: представитель районного комитета партии похвалил ее, как организатора конференции, кроме того, отметил ее содержательное заключительное слово. Жаль, что не пришел на конференцию Яша. Обещал, а не пришел.

Якова застала дома. Он сосредоточенно писал и настолько увлекся работой, что не заметил жену.

Не пришел на конференцию, но работает. Хорошо, очень хорошо, дорогой мой!

Марина на цыпочках подошла к мужу и заглянула через его плечо. Яша прорабатывал газетную статью «В помощь пропагандисту».

Почувствовав за своей спиной дыхание, Синяков повернул голову.

— А, это ты, Мара, — добродушно протянул Яков Николаевич. Встал, поцеловал жену в щеку.

— Ну, как на конференции? Всё отлично? Я так и думал. Приготовь поужинать… я скоро закончу.

После ужина Яков Николаевич усадил Марину на диван, сел рядом и раскрыл пухлую тетрадь, одна треть которой была заполнена его крупным каллиграфическим почерком.

— Ты всё любопытствуешь, как идет моя работа… Вот послушай.

Читал Яков густым, напевным баритоном, читал с подъемом, с явно выраженной задушевностью. Иногда он отрывался от текста, делая вид, что записанное хорошо известно ему, что он владеет материалом в совершенстве. Чтение длилось уже минут двадцать.

— Постой-ка, — сказала Марина. То, что читал Яков Николаевич, напомнило ей вчерашнюю статью в газете. — Постой-ка, Яша… — взяла из рук мужа тетрадь, подошла к столу, взглянула на газетный лист. Совпадение дословное!

— Яша! Разве так работают над первоисточниками?! Вместо того чтобы конспектировать труд Ленина, ты без изменений переписал газетную статью. Почему же ты не читаешь самого Ленина?

— Хоть убей меня, не понимаю, что ты хочешь от меня! — У Якова Николаевича задрожал голос, на глазах выступили слёзы. — Уж я ли не хочу идти в ногу с тобой?! Я думал, что обрадую тебя, а ты опять недовольна. Чем плоха статья? Статья правильная. Ведь это же невозможно, Мара. Я, в конце концов, не школьник и не в школе. Я взрослый человек, и у себя дома. Другие мужья чорт знает, что делают, а жёны перед ними в лист расстилаются. Я не пьяница, не картежник, не кляузник, от работы не увиливаю, тружусь без у́стали, а уважения, простого уважения, от собственной жены не имею ни на грош. Ну, переписал статью, что в этом плохого?

Марина задумалась. Яков, нахохлившись, тоже молчал. Молчание прервала Марина.

— Жаль мне тебя, Яша, — с грустью сказала она, — но только жалостью тебе не поможешь. И вообще я не знаю, в силах ли тебе кто-нибудь помочь. Я ходила к Столетову, просила совета у него, но, дорогой мой, если ты сам не захочешь стать другим — никто тебе не поможет. Ведь всё то, что ты стал делать за последнее время, ты делаешь только для того, чтобы успокоить меня, в душе же попрежнему этого не хочешь и от всего совершенно далек. Механически переписал статью «В помощь пропагандисту» и читаешь ее мне! Зачем? Я ведь сама прочла ее в газете еще вчера…

Яков Николаевич схватился за голову.

— Нет, это ужасно! Прошу, умоляю, хочешь, на коленях буду перед тобой ползать. Опомнись, перестань набрасываться на меня, я начинаю подозревать, что ты меня ненавидишь. — Яков Николаевич запустил руки в волосы, отчаянно взъерошил их и стал метаться по комнате. Марина испугалась: истерика у мужчины!

— Яша, успокойся! — Она взяла его за руки. — Идем, дорогой, сядем на диван.

Сели. Яков Николаевич сказал:

— Я буду откровенен. Да, всё это я делал ради тебя, ради того, чтобы в нашем доме был мир. Мир и любовь в семье — что может быть выше этого счастья?! И оно достижимо, это счастье, Мара… Я готов на всё ради него, ты это видишь… Но ты, ты… ты ничем не хочешь поступиться. Мара, будем откровенны… Ты столько сил отдаешь общественной работе и политзанятиям, что я просто брошен, я несчастлив… Я не жалуюсь, я никогда и никому не жаловался на тебя… и Столетову не жаловался, — но я несчастлив. Разве женское дело устраивать конференции? — Яков Николаевич испуганно, но с надеждой смотрел на жену.