Журнал Наш Современник 2007 #7

ся жив, написав впоследствии статью "История моего заключения", где поделился с читателями всем тем, что ему пришлось испытать и пережить в застенках госбезопасности.

Спустя неделю выездная сессия Верховного суда приговорила Бориса Корнилова к высшей мере - расстрелу. Приговор обжалованию не подлежал. Согласно постановлению ЦИК и СНК СССР, приговор к высшей мере наказания должен был приводиться в исполнение немедленно по его вынесении. Безусловно, так и случилось 20 февраля после часа дня, когда под приговором уже стояли подписи.

Пуля прервала жизнь поэта, не узнавшего, что у него родилась дочь Ирина и было ей уже полгода. Все бумаги Бориса Корнилова подлежали уничтожению. И само его имя предано забвению. Об этом "позаботились" некоторые литераторы, проявившие инициативу еще до того, как поэта не стало, чему пример статья А. Тарасенкова в первом номере журнала "Знамя" за 1938 год, где написано: "…подвизался в литературе и некий Борис Корнилов". Некий - это уже никакой. И двадцать лет длилось забвение, словно тяжелый обморок.

По ложному обвинению в начале марта 1938 года был арестован и отец поэта учитель Петр Тарасович Корнилов, который после жестокого избиения на допросе умер в тюремной больнице. Мужское начало рода Корниловых было напрочь изведено.

ПОСЛЕ ЖИЗНИ - БЕССМЕРТИЕ

Не шумят леса без ветра, не томится душа без повода. Год за годом двадцать лет ждала Таисия Михайловна сына, не веря в его гибель. Двадцать мучительно долгих лет. И доходили до нее слухи, что Бориса видели в начале Великой Отечественной войны на фронте, где он под Смоленском попал в плен; что, по другой версии, он замечен был на лесоповале в Кировской области; что кто-то встретил его на пересылке возле одной из станций Хабаровского края, а кто-то в Магадане; что, наконец, в него стрелял конвойный по дороге с работы в зону, когда он наклонился подобрать камешек, а конвойному показалось это подозрительным…

Надеясь на встречу с сыном, Таисия Михайловна готовила ему подарок - вышивку, все свое умение и любовь вкладывая в два панно, на одном из которых пышно расцвели цветы, а на другом появился пес, потому что Борис очень любил всякую домашнюю живность и порадовался бы от души.

Как роковую памятку, сохраняла она календарь за 1937 год, потемневший, поветшавший, но с четко пропечатанными датами, где особенно останавливала на себе взгляд одна - 19 марта, пятница - день, когда арестовали сына.

"Она никогда не переставала его ждать, она ждала его всегда", - обронила знаменательную фразу внучка Таисии Михайловны, приходящаяся Борису Корнилову внучатой племянницей Светлана Геннадиевна Руткова, директор Семеновской средней школы N 2, где в отдельной комнате и размещен небольшой музей достославной учительской семьи, из которой вышел поэт.

Само собой вышло так, что при жизни Таисии Михайловны ее дом на Учительской улице в Семенове стал местом паломничества столичных и местных литераторов. Не раз бывал здесь автор книги о Корнилове Константин Поздняев, навещали мать поэта Ольга Берггольц, Владимир Автономов, Лидия Лопухова. Интересные воспоминания оставил автор посвященного Таисии Михайловне стихотворения Юрий Адрианов:

"Пришли мы в Семенов от керженской деревушки Взвоз втроем: писа-тель-ветлужанин Леонид Безруков, заслуженный артист РСФСР Александр Познанский, едва ли не первым начавший читать на эстраде стихи Бориса Корнилова, и я. Свернули на улицу Учительскую, к угловому дому, где жила Таисия Михайловна.

Она всегда была рада гостям, но не была хлопотливой и растерянной, как случается порой со старыми женщинами. Озаряла ее лицо какая-то достойная коренная красота, что сходит на лица добрых людей под самый закат жизни…

В тот давний вечер за чаем Познанский читал стихи Бориса Корнилова. Читал немало, и в том числе "Туесок":

Завела такую моду - В туеске носила воду…

Таисия Михайловна встала из-за стола, вышла в сени.

Через минуту-другую вернулась, держа в руках старый берестяной туес со скромным незатейливым орнаментом.

- Вот он у меня давно. Ольга Федоровна Берггольц прошлым летом приезжала, жила. Просила его у меня с собой в Ленинград, а я оставила… Пока…

Странно, но мне почему-то показалось, что именно об этом туесе и писал когда-то молодой Борис Корнилов".

Да, вполне может быть, что об этом, тоскуя о родных незабвенных местах, которые олицетворяла юная Анна в полосатом сарафане, приносившая косарям квас со льда или родниковую воду в туесе.

Часто вижу я воочью наши светлые края, вспоминаю часто ночью - где же Аннушка моя? Где,в каких туманах кроясь, опадает наземь лес, где коса твоя по пояс, твой берестяной туес?..

Шли мы вместе, шли мы в ногу, я посылке буду рад - запакуй туес в дорогу, адресуй на Ленинград.

Не ведало покоя материнское сердце старой учительницы и ничто не утешало его: ни сочувствие близких, ни утешение учеников, ни внимание к ней нижегородских писателей. В июле 1956 года она получила ответ на письмо, посланное в Ленинградское отделение ССП. Ее уведомляли, что возбуждено ходатайство о пересмотре дела по реабилитации Б. П. Корнилова. А вскоре она узнала, что инициатором пересмотра этого дела еще в июле 1955 года стала ее первая сноха Ольга Берггольц.

Таисия Михайловна безотлагательно написала ей, как только узнала адрес, сердечно благодаря ее за хлопоты, закончившиеся успехом. И вот в Семенов пришло ответное письмо от Берггольц. В нем, в частности, были такие строки:

"Дорогая Таисия Михайловна!

Безмерно рада была получить от вас весточку, - когда я возбуждала дело о реабилитации Бориса, мне сказали, что все его родные погибли…

Благодарить меня не за что. Я решила исполнить свой долг перед Борисом, как поэт перед большим поэтом, и во имя той светлой и горькой первой любви, и первого материнства, которое связано с ним.

Милая Таисия Михайловна, он уже совершенно и полностью реабилитирован, честь его восстановлена. Я получила на дом официальное уведомление из Главной военной прокуратуры, что дело его передано на утверждение в Верховный суд. Я бы послала вам эту бумагу, но должна иметь ее под руками, так как направила в Верховный Суд просьбу о срочном утверждении реабилитации, поскольку в будущем году мы хотим издать полное собрание его стихов, и уже сейчас это надо внести в план издательства и срочно составить комиссию по литературному наследию… ЯЯ сохранила все книги Бори и с помощью товарищей собрала все, что было напечатано в газетах и журналах. Очень, очень хорошо, что вы связались со мной, - это значит, что теперь я могу узнать, кто имеет право на его наследство… Надо сказать, что в реабилитации Бориса много помогли мне ленинградские писатели, знавшие его, - Александр Решетов, Борис Лихарев и другие. Его мы вообще никогда не забывали. Мне тяжело писать вам, что его нет в живых, - но, увы, это так…

Родная Таисия Михайловна, милая моя мать, мать первой моей любви, обнимаю вас и плачу над Борисом вместе с вами, - ужасно, что все это так случилось, но чудесные стихи его живы и будут долго-долго жить, их будут знать, им будут радоваться сотни тысяч русских людей… "

Вот и соединилась разомкнутая цепь, вот и прильнули друг к дружке

самоотверженные чуткие души, которые осветила одна привязанность и одна трагедия.

Еще до войны, в 1939 году, Берггольц посвятила ему такие доверительные строки, словно он был еще жив:

Не стану прощенья просить я, ни клятвы

напрасной не стану давать.

Но если - я верю - вернешься обратно,

но если сумеешь узнать, -

давай о взаимных обидах забудем,

побродим, как раньше, вдвоем, -

и плакать, и плакать, и плакать мы будем,

мы знаем с тобою - о чем.

Он оставался для нее близким человеком.

А когда она потеряла всю родню - самой близкой для нее стала мать Бориса, Таисия Михайловна, которую она назвала своей матерью. И настал день, когда Ольга Берггольц приехала в Семенов, где ее встретили по-родственному тепло и сердечно. Еще были живы люди, которые видели ее вдвоем с Борисом молодыми и счастливыми. И особенно хорошо их помнили в Ильино-Заборском, где они провели не одну неделю.