Газета День Литературы 154 (2009 6)

Виктор ШАБРИН ГИТАРА

ГИТАРА

Скрипела гитара

Струнами ржаво.

Пел песни устало

Булат Окуджава.

И мчался автобус

По улицам лунным,

В нём пели про глобус

Надрывно и нудно.

ноябрь 1962

ЮНОСТИ ГОДЫ

Годы лучшие – юности годы,

Вы убегаете неумолимо…

Но нестерпимо охота

Проплыть в ваших водах

Грузом полезным,

Скромным, незримым.

Как бы на свет

Снова родиться

Зданием светлым,

Стопудной пшеницей,

В космос ворваться,

С галактикой споря,

В волны врезаться

Тральщиком в море.

Или огнём быть,

Что ярко пылает

В доменных печах,

В сердцах человечьих.

Тем, что в бою

Одним словом срывает

С места в атаку,

Смерти навстречу…

февраль 1963

КАКАЯ НЫНЧЕ МОЛОДЁЖЬ?

Порою слышу я слова такие:

Ну что за молодежь сейчас пошла?

Годна ли на дела она большие?

Да нет, ни к чёрту не годна она!

Ей подавай, как будто в ресторане,

Разжуй и накорми, и дай аванс,

И не годна пойти на поле брани,

Чтоб постоять в бою за всех за нас.

Как возмущает слов таких сомненье!

И спорить я готов до хрипоты,

Не правы люди вот с таким вот мненьем,

Ведь наше поколенье у черты.

И нам самим во всём бы разобраться,

Что за дела идут у нас в стране.

Найти судьбу и с ней не расставаться,

И видеть счастья свет в твоём окне.

Когда ж придут нежданно испытанья,

То наше поколенье встанет в строй,

Чтоб на пути гостей, никем не званных,

Заслоном встать и дать врагу свой бой.

сентябрь 1963

ПУСТЬ ПРОСТ МОЙ СТИХ

Пусть прост мой стих и неуклюж,

Но лишь бы людям был он нужен.

Пусть согревает в пору стуж,

И спящий будет им разбужен.

Пусть помогает он мечтать,

Творить, дерзать и сеять хлеб.

Баюкать сына будет мать.

Блеснет в нём свет тому, кто слеп…

июнь 1964

Анатолий КИМ ДВА РАССКАЗА

Познакомились мы с Анатолием Кимом где-то году в 1977-ом, после выхода его первой замечательной книги рассказов "Голубой остров". Я уже тогда увлёкся чтением первых книг задержанного поколения, которое позже назвал "сорокалетним" или "московской школой". По ряду причин, обжёгшись и на шумных шестидесятниках, и на тихих лириках, литературные власти не спешили давать дорогу молодым талантам. Геронтократия правила бал. Думаю, что и наши шумные выступления и сборища с манифестами сорокалетних напугали и партийное, и литературное начальство. Было в этом удержании поколения лишь одно преимущество: как правило, первые же книги, по пять раз переписанные и дополненные, становились событиями в литературной жизни. Вот так и "Голубой остров" сразу же стал классикой русской литературы.

И на его обсуждение в гостиной Дубового зала ЦДЛ пришло много народу, как правило, сверстники, такие же, как и сам Ким, застоявшиеся на взлёте писатели, а также критики и журналисты, и пара-тройка официальных функционеров. Вскоре я написал об этой книге, которую до сих пор считаю одной из лучших в творчестве моего друга, и Толя надписал её мне: "Первому своему нерумяному критику". Даже отношение к острову Сахалин у меня после этой книги изменилось в лучшую сторону.

Впрочем, Толя всё, о чём писал, оборачивал в лучшую сторону. Но это не была так называемая лакировка действительности, это была его глубинная сказочность, его стремление к добру и миру в душе человеческой, которые и привлекают к нему с тех времён читателей. Как пишет он в "Нефритовом поясе": "Я понял простоту, понимаете? Простоту мира… Звуки. Краски. Теплота. Движение. Небо. Трава. Игры детей, крики их вдалеке. Милосердие. Доброта. Внимание. Их все не перечислишь. Эти элементы, в которых вложена подлинная цена жизни". Как и многие великие писатели прошлого, Толя Ким и в самом дрянном человеке ищет творение Божье. Это и есть его постоянная борьба с мировым злом. Его ставка на бессмертие добра. Одна из героинь Кима, Масико, говорит тяжело больному: "Знаешь, если приглядеться, то всякая жизнь и есть сказка…"