Шестеро в доме, не считая собаки

Но это я отвлеклась, а «воспитательные» двойки тем временем суммируются с оценками за знания, и ставится средняя тройка. Это еще что — за поведение! Я как-то зашла узнать, почему у сына три по черчению, а учительница мне объяснила: «Мне его характер не нравится!»

Есть еще и вовсе случайные двойки, так называемые коллективные. Класс чего-то взбудоражен: или только что физкультура кончилась, или солнце пригрело, или Иванов смешные рожи корчит — учитель никак не может установить тишину, и тогда он выставляет столбик двоек, всем тридцати пяти ученикам в журнал. А говорят, учителя боятся проверок! Ничего они не боятся, а то бы не было этих аккуратных змеючек друг над другом.

Есть двойки и тройки за помарки и исправления, а начнешь говорить, сразу возражают, что инструкция такая есть, мол, снижать. А уж эту-то в отличие от той, что, дескать, не снижать, не выполнить ну никак нельзя, ни-ни! Не может быть такой инструкции, чтобы каждому первачку за каждую каракулю — тройку, чтоб каждому десятикласснику за каждое зачеркнутое в сочинении слово — один балл долой: нечего тут соображать в процессе, раньше надо было думать!

Учитель вошел в класс — инструкция осталась за дверью, а совесть он взял с собой. У меня дочка-первоклассница как-то понесла в школу макулатуру: «Мама, мы всем классом спасем одно дерево». Вернее, ей было трудно нести, брат за нее тащил до школы, ну а уж обратно она эти пять килограммов бумаги и два литра слез волокла сама — оказывается, надо было связать в пачку, а она в пакете принесла, и у нее не приняли. Честное слово, другой бы ребенок эту бумагу до первой помойки донес, а моя дурочка назад принесла: «Мама, давай свяжем!»

Неужто и на это инструкция есть, чтобы ребенок обязательно плакал всю дорогу до дома? Учительница ее не злодейка, милая и хорошая, но что ж она сама-то не догадалась связать? Не нужна эта макулатура — так хоть выкинь ее, но маленькому-то зачем это безразличие к нему демонстрировать? Может, найдено слово? Учителя БЕЗРАЗЛИЧНЫ к детям, вот они и не смотрят, кто там пошел домой в слезах от записи в дневнике или от очередной двойки, нет им дела, почему мальчишка, набычившись, смотрит в пол и бурчит что-то под нос, какие там обстоятельства, что опять девчонка тетрадку забыла, вот они и твердят это святое слово «справедливость» с утра до вечера, будто они точно знают, кого в какой пропорции карать.

Есть просто подлые занижения, иначе не назовешь. У меня в группе был студент, у него по всем предметам в школе все годы были пятерки, но в 10-м классе ему вывели в году «хорошее поведение», понимаете, не «примерное», а просто хорошее. «Дима, — спрашиваю, — что вы такое сделали, что уж никак нельзя было „пять“ по поведению поставить?» Смеется. Трусы и подлецы ему поставили, но он снисходителен: «Да вы же знаете, медаль так трудно утвердить». И лентяи его учителя, трудно им.

Или вот еще история о «справедливой» оценке. У дочки в классе есть девочка, которую родители, что называется, «держат в строгости», а у бедняжки день рождения совпадает со школьными зимними каникулами. И родители ее предупредили: «Будет хоть одна тройка — ни Нового года, ни дня рождения не будет!» Отменим, так сказать, твое существование, троечница несчастная! Этот родительский «дамоклов кнут» широко обсуждался в классе, и учителя все о нем знали, но по физкультуре девчонке тройку-таки поставили — заслужила за что-то. Не верю, что это справедливо! Не верю, что это и есть новое в педагогике — восстановление справедливости, реформа, борьба с процентоманией.

У меня есть знакомый 83 лет, он рассказывает, как когда-то не выучил математику, а почему — уже забыл. Зато не забыл за 70 лет, как учитель сказал ему: «Вы сегодня не знаете урока, но это случайность, садитесь и выучите в следующий раз». И не поставил двойку. А ученик почему-то не пошел по «плохой дорожке» от этой невосторжествовавшей справедливости, прожил честную, трудовую жизнь. И таким образом поговорим о тех двойках, которые поставлены за незнание урока, уж эти-то справедливые и нужные. Они говорят о том, что ученик Петров 20 сентября данную тему не знал. А если он 21 сентября эту же тему выучил и ответил, то рядом с заслуженной двойкой поставят заслуженную пятерку — но сумма-то опять три с половиной. Ну и что же отражают эти три с половиной? Знания Петрова? Нет, эти знания мы оценили на пять. Его прилежание, но это другая графа. А это ему наказание вместо порки, гуманное такое. Пусть порют несознательные родители (примите меры!), а мы справедливую оценку поставили. А потом за эту же двойку — наказание. Еще и попрекают: «Учишься на двойки и тройки!» Но ведь он исправил! Это не имеет значения. А вот в джунглях, где жил Маугли, был такой Закон Джунглей, одна из прелестей которого состоит «в том, что с наказанием кончаются все счеты. После него не бывает никаких придирок».

Уже подняли зарплату учителям, уже увидели мы по телевизору, что можно работать по-другому, уже мои студенты в школу пришли учить, а все то же тоскливое серое болото троек, двоек, раздражения, что дети не умеют, не знают, не хотят и т. д.

Я всегда прошу пятикурсников, работающих в школе, приносить на занятия детские тетрадки с языковыми ошибками, чтоб мы могли вместе эти ошибки разобрать, найти их причину и т. д. И вот в прошлом году мне принесли тетрадку восьмиклассницы — вся группа лежала от хохота, а мне было не до смеха. Девочка — дитя всеобуча, ей бы не надо учиться, во всяком случае, в обычной школе, она больна. Но невежество ее учителей, как профессиональное, так и нравственное, не дает им ни понимания, ни сочувствия. Они ведь и в классе ее на смех поднимают. Я их этому не учила, но я чувствую себя причастной к этому смеху. «Товарищи, — говорю я им, потому что это уже мои товарищи по работе, какие есть, — вот у ребенка ноги нет, а учитель физкультуры велит ему бежать, он бежит и падает — неужели смешно?» — «Нам никто этого не говорил, — говорят они. — Так что же нам делать, не учить ее?» — «Не знаю, что, — отвечаю честно, — но мне кажется, учитель должен как можно чаще думать о своем незнании, неумении, а то ему не понять ребенка. Ребенок не знает — это не смешно, не умеет — это не страшно, потому что и мы с вами не знаем и не умеем». Не понимают: «Но ведь ошибки надо исправлять! У нее же ошибки — вот, и вот, и вот. Мы же должны быть справедливыми: сколько заработал, столько и получи». Нет, видно, долго еще просительно заглядывать родителям в неумолимые учительские глаза: «Ведь он хороший мальчик, ведь вы его не оставите на второй год?» Это ведь еще студенты пока, учителями они будут даже не завтра, а заговорила я тут как-то с ними о гуманности к так называемым слабым, так группа как один человек поднялась с мест, и стоя, эти милые девушки стали мне кричать: «А пусть родители переводят их в спецшколы!» И тогда я рассказала им историю о незаслуженной пятерке. У меня есть очень близкая подруга, которая в институте училась очень плохо, потому что совсем ничего не делала. Умный, добрый, хороший человек, она, что называется, «не удостаивала занятия усердием», а довольствовалась тройками, да и то не всегда с первого раза. Так и доучилась до последнего курса, так и добралась до последнего экзамена — по литературе. Ну а о том, что было на экзамене, я знаю от лаборантки, с которой тогда дружила. Ответила моя Люда как всегда кое-как, ну и комиссия была единодушна: «Тройка». Кто-то возьми да и скажи: «Ну, она рада будет, у нее четверок-то и нет почти». И тут проснулся дремавший профессор — литературовед, он такой был старенький, сгорбленный, и над розовой лысиной седые волосы — настоящий одуванчик, пока не начнет читать стихи. Он не больно-то вслушивался в невнятный лепет отвечающих, а тут: «Как это четверок нет? А пятерок?» — «Что вы, — засмеялись члены комиссии, — пятерок ни одной, это точно, да она же троечница». — «Так не может быть, — сказал профессор, — человек не может кончить институт, ни разу не получив пятерку». — «Может, может, у нее сегодня последний экзамен, она уже кончила». — «Нет, не может. Поэтому мы поставим ей пятерку». Все опять засмеялись забавной шутке старика. «Да ей тройки много!» — «Нет, мы поставим ей пятерку, кроме нас некому — экзамен последний. Я не подпишу тройку». Его уламывали почти час, предложили сойтись на четверке — он стоял мертво: «Только „отлично“». Весь свой научный и человеческий авторитет этот старый больной педагог положил на экзаменационный стол ради абсолютно незнакомой девочки. И победил! Нас, уже бывших студентов, позвали в аудиторию для объявления оценок. В напряженной тишине читают фамилии, и вдруг Людке — «отлично». Пауза — а потом — стыдно вспомнить — гомерический хохот. И то, чего не могли сделать ни вполне заслуженные двойки, ни проникновенные нотации, вдруг случилось. Людка вспыхнула и выскочила из аудитории. Много лет спустя она призналась мне: «Как же стало стыдно! Ах, если б кто раньше поставил мне эту пятерку — как бы я училась». — «Что же теперь, всем пятерки ставить?» — спросили меня. Нет, конечно, да и не в оценках дело. Я глубоко убеждена, например, что бывают такие обнаженно-искренние детские сочинения, которые припечатывать «баллами» просто безнравственно. «Так что, ничего не ставить?» — удивляются мои студенты. Нельзя придумать педагогические шпаргалки на все случаи жизни, зато непременно надо научиться видеть других людей, а не только себя. Чем раньше мы начнем учить ребенка этому умению, тем лучше. Может быть, сейчас его вывезли на прогулку в шерстяном одеяльце — учителя моих внуков. И поэтому я мечтаю, вспоминая Льва Толстого: «Я убежден в том, что я стариком 70 лет буду точно также невозможно ребячески мечтать, как и теперь». Мечты о том, какой быть школе, часто кажутся невыполнимыми, а иногда до удивления приземленными: ну, например, чтоб получение матпомощи не было унизительнейшим из школьных мероприятий, чтоб в школьной библиотеке было необходимое количество книг, указанных в программе по внеклассному чтению, чтоб физкультурная форма не размножалась до бесконечности: для зала и для улицы, для бассейна и для лыж, кеды, и кроссовки, и чешки, и лыжные ботинки с креплениями мягкими и жесткими, а шапочка обязательно шерстяная, а ушанка — ни в коем случае. Чтоб не было такого бюрократического внимания к цвету чернил и форме прически, зато было бы профессиональное умение опереться на сильные стороны характера ребенка и человеческое снисхождение к его слабостям. Вертится на уроке — еще не самый смертный грех, честное слово. Чтоб мы, родители, были союзниками в нелегком труде учителя, а они, учителя, помощниками в нашем родительском деле.