Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)

Почему, как вам кажется, Бродский привлекал столько внимания? Потому что он превосходный поэт? Из-за процесса над ним? Благодаря покровительству Одена? Или по чистому везению?

Это случайность. В англоговорящем мире большинство людей считают, что Бродский входит в суперлигу вместе с Лесом Марреем, Шеймасом Хини и Тедом Хьюзом, и понятия не имеют, что представляет собой его поэзия. Они не могут ее читать. Очевидно, это как-то связано со средствами массовой информации и Нобелевской премией. И опять-таки мне бы хотелось понять, почему он получил Нобелевскую премию. По-моему, это изрядно прибавило ему популярности в Англии и в Америке и в остальном англоговорящем мире. И все эти политические дела тоже помогли. Это как с Синявским, и я удивлен, почему Синявский не получил Нобелевскую премию. У него дивная проза, может, слишком русская в каком-то смысле. Бродский тоже очень русский, но это также всемирная поэзия. И в мировой культуре Бродского присутствует нечто манделынтамовское. Это тоже помогает. Так любой человек на Западе, читая Бродского в переводе, ощущает некую мгновенную близость и родство со всем комплексом метафизических проблем, с набором культурных отсылок. А русские темы никуда не денутся. Прямолинейность его высказываний также делала его очень заметной фигурой. И тот факт, что его публиковало издательство "FS&G", вывел его на очень влиятельное положение в Штатах. Репутацию он заработал куда в большей степени в США, нежели в Великобритании. При том что в Англии его тоже высоко ценили, в Америке он был почти непогрешим.

Как вы думаете, если бы Бродский остался в Англии и не поехал в Соединенные Штаты, он не сделался бы таким знаменитым?

Не могу себе представить, здесь как-то нет места для великого писателя в изгнании.

Почему Бродский так враждебно относился к современной французской поэзии? Потому ли, что не знал языка? Или потому, что сегодня во Франции нет хороших поэтов, за исключением Ива Бонфуа?

Существует множество хороших французских поэтов, но они играют совершенно в иные игры — игры, в которых форма стиха не имеет особого значения. Для Ива Бонфуа форма стиха тоже не особенно важна. Если Айги был очень популярен во Франции, то это потому, что погрузился во французскую традицию: он учил французский в литинституте, он очень хорошо читает по-французски, он знает французский пантеон вдоль и поперек. Он погружался в норму французской поэзии как метафизически так и формально в течение последних тридцати-сорока лет.

Что лучшее вам запомнилось из Бродского?

Я помню первое впечатление от прочтения нескольких его стихов, таких как "Большая элегия Джону Донну" или "Колыбельная Трескового мыса", но не могу не вспомнить и переписку о переводах Бродского, которая наложила на меня заметный отпечаток.

— В каком смысле ваша переписка с ним изменила ваше отношение к переводу?

Думаю, она заставила меня с большей готовностью видеть достоинства в том проявлении экстравагантности, которое прежде меня утомляло.

Перевод с английского Анастасии Кузнецовой

МАЙКЛ СКЭММЕЛЛ [199], 4 МАЯ 2004, ЛОНДОН

Вы были одним из первых, кто взял у Бродского интервью по прибытии его вместе с Оденом в Лондон, на Международный фестиваль поэзии, в июне 1972 года. Не могли бы вы рассказать о вашей первой встрече и об обстановке, в которой проходило интервью? Был ли Бродский взволнован, возбужден или, напротив, спокоен?

Впервые я увидел его на сцене Королевского зала, в котором проходил фестиваль. Оден представил его слушателям. Бродский выглядел не слишком опрятно и заметно нервничал. Но стоило ему начать читать, как он погрузился в состояние, близкое к трансу, и стал нараспев декламировать стихи в своей замечательной манере, которая всем нам хорошо знакома. Это было просто волшебно, особенно для меня, поскольку я был в числе тех немногих, кто понимал по-русски. К тому же одним из стихотворений была "Большая элегия Джону Донну", сама своего рода песнь, заклинание…

С Иосифом мы встретились за кулисами. Думаю, нас познакомил Стивен Спендер.

Иосиф остановился в тот раз у Стивена Спендера.

Да-да, правильно. Думаю, именно тогда я попросил его дать интервью для журнала "Index of Censorship", который мы только что начали издавать — первый номер вышел буквально накануне фестиваля. Иосиф согласился. Мы беседовали не в редакции, а в Ковент-Гардене. Иосиф пришел пешком, насколько я помню. Мы сели на скамейку, и я стал задавать вопросы. По-русски…

Не забывайте, что тогда о Бродском было известно очень мало. Какие-то наметки: арест, ссылка на Север, возвращение в Ленинград. Крупные вехи, так сказать. О них слышали все. Но никто не знал, скажем, о том, что он бросил школу, работал на разных работах… Поэтому интервью было построено на таких вот газетных историях и на его стихах, как ранних, так и последних. Оно было направлено на то, чтобы познакомить читателя с поэзией Бродского. Должен отметить, Иосиф держался очень приветливо, совсем не нервничал, был чрезвычайно любезен, так что никаких трудностей в разговоре с ним я не испытывал.

Что побудило вас взять у Бродского интервью спустя лишь месяц после его отъезда из СССР? Что подогревало ваш интерес: политическая подоплека, обычное любопытство, поиск материала для журнала? Вряд ли это была его поэзия.

Знаете, вы не совсем правы. Тогда мы печатали переводную поэзию. У нас был специальный литературный раздел. С тех пор его упразднили. А тогда я печатал много стихов и прозы. Стихи Солженицына, например, которые попали ко мне через самиздат. Стихи греческих поэтов — в Греции была тогда военная диктатура. Поэтому Бродский был мне интересен как с точки зрения культуры, так и с точки зрения политики. А то, что его не печатали в СССР, было вдвойне удачно для такого журнала, как "Index on Censorship". Он одним из первых дал интервью нашему журналу.

А тот факт, что он приехал в Лондон с Оденом?

О, это придавало делу еще один оборот. Раз Оден взял его под свое покровительство, остальным ничего не оставалось, как принять его так же всерьез.

А вы сами представляли в то время масштаб поэтической личности Бродского?

Абсолютно не представлял. О его стихах я думал, что они весьма необычны и довольно впечатляющи, но догадаться, как далеко он пойдет… К тому же большая часть его стихов переведена не была, да и на русском их непросто было достать. Мы судили об айсберге лишь по его верхушке.

Посмею вам возразить: первая книжка Бродского, "Стихотворения и поэмы", вышла в США в 1965 году, а вторая, "Остановка в пустыне", — г в 1970-м. Так что к моменту приезда Иосифа в Лондон в Америке были напечатаны две его книги.

Да, правда. Должен вам признаться, я не большой знаток и ценитель поэзии. Я знал, что Бродский — значительный поэт и что он поэт ни в коем случае не политический.

Когда Бродский говорил, что два года, проведенные им в Норенской, деревне на севере России, были лучшими годами его жизни, верили ли вы ему?

Я, признаюсь, отнесся к этому заявлению подозрительно. Скептически. Здесь, мне кажется, он играл. Сейчас я более склонен ему верить, но тогда мне это казалось бравадой: "Меня присудили к пяти годам исправительных работ на Севере, а я заявляю, что это лучшие годы моей жизни. Пусть думают, что заставили меня страдать, — а на мой взгляд, было просто здорово!" Он, так сказать, обращал довод противника против него самого.

Очень по-бродски.

Думаю, здесь было и то и другое. Уверен, ссылка заставила его заглянуть в себя, сподвигла на большую интроспекцию, на большие размышления — что в свою очередь не могло не сказаться на стихах.