Булгаков

То, что почетный товарищ председателя Доброкура профессор Персиков это пародия на председателя Совнаркома Л., не осталось тайной для современников Булгакова. В булгаковском архиве сохранился отзыв на "Роковые яйца" еврейского (писавшего на идише) критика Моисея Ильича Литвакова (1880-1937), на русском публиковавшего статьи под псевдонимом М. Лиров. В этом отзыве, появившемся в №5-6 журнала "Печать и Революция" за 1925 г., писатель красным карандашом подчеркнул те места, где критик настойчиво повторял имя и отчество первооткрывателя красного луча - Владимир Ипатьич, давая понять властям предержащим, над кем издевается крамольный автор. Впрочем, пародия здесь не злая, пародийно снижается скорее идея, а не сам человек, поэтому от Персикова у читателей в целом остается благоприятное впечатление. Отчество Ипатьич дано герою не только из-за созвучия с Ильичом, но, возможно, и в память о том, что в доме Ипатьева в Екатеринбурге была по приказу Л. уничтожена семья Романовых и последний император России Николай II (1868-1918). Что интересно, первый царь этой династии Михаил Романов (1596-1645) скрывался от врагов в Ипатьевском монастыре. Тут можно усмотреть намек на то, что Л. стал своеобразным восприемником Романовых, сохранив, пусть в другой форме, фактически неограниченное самодержавное правление.

Интересно, что не только бдительный критик М. Лиров, не уцелевший в волнах террора 30-х годов, но и безымянный сексот уловили связь "Роковых яиц" с фигурой Л. В донесении от 22 февраля 1928 г. неизвестный осведомитель ОГПУ утверждал, что в булгаковской повести описывается, "как под действием красного луча родились грызущие друг друга гады, которые пошли на Москву" и что "там есть подлое место, злобный кивок в сторону покойного т. ЛЕНИНА, что лежит мертвая жаба, у которой даже после смерти осталось злобное выражение на лице".

Воланд также имеет Л. одним из своих многочисленных прототипов. Это прояв-ляется в эпизоде, когда знаменитый милицейский пес Тузбубен безуспешно ищет сатану и его свиту после скандала в Театре Варьете. В булгаковском архиве сохранилась вырезка из газеты "Правда" от 6-7 ноября 1921 г. с воспоминаниями Александра Васильевича Шотмана (1880-1937), бывшего связного ЦК, "Ленин в подполье", где описывалось, как вождь большевиков летом и осенью 1917г. скрывался от Временного правительства, объявившего его "германским шпионом". Здесь указывалось, что "не только контрразведка и уголовные сыщики были поставлены на ноги, но даже собаки, в том числе знаменитая собака-ищейка "Треф", были мобилизованы для поимки Ленина (после Февральской революции 1917 г. полиция была переименована в милицию, так что ищейка Треф - милицейская, как и булгаковский Тузбубен). Тем, кто искал Л., "помогали сотни добровольных сыщиков среди буржуазных обывателей". Это разительно напоминает атмосферу поисков Воланда и его товарищей после сеанса черной магии в Театре Варьете, а также в эпилоге романа, когда обезумевшие обыватели задерживают десятки и сотни подозрительных людей и котов (тут еще и намек на массовые чистки и репрессии 20-х - 30-х годов). Шотман цитирует слова одного из виднейших соратников Л. Я. М. Свердлова(1885-1919) на VI съезде партии летом 1917 г. о том, что "хотя Ленин и лишен возможности лично присутствовать на съезде, но невидимо присутствует и руководит им". Точно таким же образом Воланд сообщает Михаилу Александровичу Берлиозу и Ивану Бездомному, что незримо присутствовал при суде Понтия Пилата над Иешуа Га-Ноцри. По убеждению Бездомного, сатана мистическим образом руководил действиями председателя МАССОЛИТа, направив его под колеса трамвая.

Шотман рассказал, как, скрываясь от врагов, изменили свою внешность Л. и находившийся вместе с ним ближайший соратник Григорий Евсеевич Зиновьев (Радомышельский-Апфельбаум) (1883-1936): "Тов. Ленин в парике, без усов и бороды был почти неузнаваем, а у тов. Зиновьева к этому времени отросли усы и борода, волосы были острижены, и он был совершенно неузнаваем". У Булгакова бриты все герои, восходящие к Л., - профессор Персиков, Воланд и драматический актер Савва Потапович Куролесов. Сходство же с Зиновьевым в романе внезапно обретает кот Бегемот - любимый шут Воланда и наиболее близкий сатане из свиты бесов. Полный, любивший поесть Григорий Евсеевич в усах и бороде приобретал кошачьи черты, а в личном плане был самым близким к Л. из всех большевистских вождей.

Шотман, охранявший Л., когда тот скрывался в Разливе и Финляндии, вспоминал одну из бесед с ним: "Я очень жалею, что не изучил стенографии и не записал тогда все то, что он говорил. Но... я убеждаюсь, что многое из того, что произошло после Октябрьской революции, Владимир Ильич уже тогда предвидел". В "Мастере и Маргарите" таким даром предвидения наделен Воланд. Шотман в 1937 г. был репрессирован, и к моменту завершения романа его мемуары оказались под запретом. Поэтому вероятность обнаружения "ленинского следа" в образе Воланда в связи с ищейкой Тузбубен была значительно меньше, чем в случае с профессором Персиковым. Тузбубен - пародия на кличку Треф, весьма распространенную среди полицейских собак (трефа - казенная масть). Пародия отражает булгаковское отношение к революции и революционерам, если вспомнить определение Александром Блоком (1889-1921) главных героев "Двенадцати" (1918): "На спину б надо бубновый туз" - такой знак нашивали на одежду осужденным уголовным преступникам.

Драматический артист, убеждающий управдома Никанора Ивановича Босого и других арестованных валютчиков (во сне Никанора Иваныча) добровольно сдать валюту и ценности, назван в последней редакции "Мастера и Маргариты" Саввой Потаповичем Куролесовым. Он тоже имел Л. своим главным прототипом. В редакции 1937-1938 гг. этот малосимпатичный персонаж именовался куда прозрачнее - Илья Владимирович Акулинов. Здесь он описывался следующим образом: "Обещанный Бурдасов не замедлил появиться на сцене и оказался пожилым, бритым, во фраке и белом галстуке...

Без всяких предисловий он скроил мрачное лицо, сдвинул брови и заговорил ненатуральным голосом, глядя на золотой колокольчик:

- Как молодой повеса ждет свиданья с какой-нибудь развратницей лукавой...

Далее Бурдасов рассказал о себе много нехорошего. Никанор Иванович, очень помрачнев, слышал, как Бурдасов признавался в том, что какая-то несчастная вдова, воя, стояла перед ним на коленях под дождем, но не тронула черствого сердца артиста. Никанор Иванович совсем не знал до этого случая поэта Пушкина, хотя и произносил, и нередко, фразу: "А за квартиру Пушкин платить будет?", и теперь, познакомившись с его произведением, сразу как-то загрустил, задумался и представил себе женщину с детьми на коленях и невольно подумал: "Сволочь этот Бурдасов!" А тот, все повышая голос, шел дальше и окончательно запутал Никанора Ивановича, потому что вдруг стал обращаться к кому-то, кого на сцене не было, и за этого отсутствующего сам же себе отвечал, причем называл себя то "государем", то "бароном", то "отцом", то "сыном", то на "вы", а то на "ты".

Понял Никанор Иванович только одно, что помер артист злою смертью, прокричав: "Ключи! Ключи мои!", повалившись после этого на пол, хрипя и срывая с себя галстук.

Умерев, он встал, отряхнул пыль с фрачных коленей, поклонился, улыбнувшись фальшивой улыбкой, и при жидких аплодисментах удалился, а конферансье заговорил так:

- Ну-с, дорогие валютчики, вы прослушали в замечательном исполнении Ильи Владимировича Акулинова "Скупого рыцаря"".

Женщина с детьми, на коленях молящая сидящего на своих сокровищах барона о куске хлеба, - здесь не только и даже не столько цитата из пушкинской "маленькой трагедии". Это, прежде всего, намек на реальный (или легендарный) эпизод из жизни Л., почерпнутый из статьи "Ленин у власти", опубликованной в 1933 г. в парижском еженедельнике "Иллюстрированная Россия". Автор статьи укрылся под псевдонимом "Летописец". Возможно, это был Борис Георгиевич Бажанов (1900-1982), бежавший на Запад и поселившийся в Париже бывший секретарь Оргбюро и Политбюро. В "Ленине у власти" вождь большевиков характеризовался крайне нелицеприятно: "Он с самого начала отлично понимал, что крестьянство не пойдет ради нового порядка не только на бескорыстные жертвы, но и на добровольную отдачу плодов своего каторжного труда. И наедине со своими ближайшими сотрудниками Ленин, не стесняясь, говорил как раз обратное тому, что ему приходилось говорить и писать официально. Когда ему указывали на то, что даже дети рабочих, то есть того самого класса, ради которого и именем которого был произведен переворот, недоедают и даже голодают, Ленин с возмущением парировал претензию: