Из записок районного опера

А надумай он, сознавшись, назавтра же отказаться от своих слов — и процедуру можно было бы повторить по новой…

Да неужто не дрогнет у папки сердце?.. Ужель не поймёт он: не стоит и одной слезинки невинно мучаемого дитяти вся его так называемая «выгода» от молчания?!

Дрогнет!.. Какой ты ни есть душегуб и зверюга, но когда пытают твоё ещё не родившееся дитя — всё подпишешь, и во всём сознаешься!..

Силён инстинкт самосохранения, но инстинкт продолжения рода — сильнее!..

Но не беременна Колумбина, вот в чём фокус… Да и вообще — пустотелка…По оперативным данным (один из сексотов некоторое время назад спал с нею) в детстве переболела чем-то по женской части, и с тех пор родить — не может… Жаль!.. Бить же её саму на глазах Гири — всё равно, что себя самого по щекам хлестать. У него таких, как она — полрайона!..

Родители у Гири умерли уже…Сёстер и братьев вроде бы нет… Стоп — стоп… как это — нет… Есть брат, старший!..

Шуршу бумажками, нахожу нужную… Точно, есть брат — Петренко Федор Николаевич, 52 года, вдовец, проживает там-то, работает плотником в жилуправлении, и по месту работы, и по месту жительства характеризуется положительно, — не пьёт, не курит, не говоря уж о наркоте… Насчёт дамского пола — нет данных, но жена — была, два года назад умерла, значит — не извращенец… И детей не имеет, единственный родич — младший брат… Любит его, с детства заботится о нём, непутёвом… Когда тот оба раза сидел — регулярно посылки ему посылал, навещал даже…Вот оно!.. Близок, совсем уж рядом со мною момент истины…

Отправляю Гирю обратно в камеру («Посиди ещё, милок, подумай, и если не начнёшь колоться — будут тебе в и л ы!..»), сам же начал готовить комбинацию…

4. П О Д С Т А В А

Тем же вечером в двери скромной холостяцкой обители Фёдора Николаевича Петренко позвонили — неназойливо и просяще, как и полагается звонить воспитанным людям. Он открыл (дверной цепочки нет, «Кто там?» — не спрашивает, чудик…), увидел на пороге своего участкового, а вместе с ним — меня, и ещё — двух граждан с лицам только что остограммившихся с и н я к о в.

«Проверка паспортного режима! — бодро сообщил участковый. — Я-то тебя знаю и уважаю, Николаич, но сам понимаешь — служба!..»

А Фёдор Николаевич и рад — радёшенек… Одинок ведь, любой гость — подарок… Не знаешь, как и принять его, бесценного…

И впустил нас в свой дом, наивный… Жизни не знает, ума — не избыток, с милицией ранее плотно не контачил… Кто побашковитее и соображает про окружающее, тот мента без санкции прокурора к себе не впустит, и без той же санкции на арест или задержание никуда из квартиры вместе с ментом — не уйдет… В твои годы, отец, нельзя быть наивным… В мире царит зло, кто не научился защищаться — тот обречён…

Обстановка на адресе — скромная, «а — ля — пролетарий середины 70-х». То есть мебель — куплена ещё тогда, и успела износиться… Ковры, хрусталь, золото, инвалюта, прочие изыски здесь явно и не ночевали. Но — чистенько, по холостяцким меркам — уютно. На стене — фото некрасивой женщины в самодельной «траурной» рамке, одно — единственное облезлое кресло в углу… Я устраиваюсь в нём, а участковый усаживается на стуле (за день находился, рад дать отдых натруженным ногам!), остограммленные же граждане остались у порога. Их дело — маленькое, ещё насидятся когда-нибудь…

Фёдор Николаевич не знает, чем нас угостить, робко предлагает чай с сухариками (в доме, поди, больше ничего вкусненько нет). Оно бы и неплохо почаёвничать, но время не ждёт, «извините, не можем — служба!».

Участковый деловито листнул страницами предъявленного хозяином паспорта, я тоже кошусь краем глаза. Вроде — нормалёк, без вырванных страниц, смазанных печатей, или косо налепленной фотографии… Но возвращать паспорт участковый не спешит, держит в руках, задавая какие-то второстепенные вопросы, и всё — с улыбочкой, душевно, по-домашнему, почти по родственному… Тут-то я, всеми подзабытый, бросающий по сторонам цепкие взгляды, неожиданно воскликнул: «О, а это что такое?!» И — мигом извлёк из — под кресла валяющийся там пакетик с веществом, напоминающим наркотическое. Подношу к носу, смачно нюхаю, словно кусок ветчины, сообщаю окружающим: «Кажись, конопля!..»

У наблюдавшего эту картину Фёдора Николаевича отвалившаяся от изумления нижняя челюсть с глухим стуком падает на пол. Участковый тоже нюхает, и хотя у него хроническим насморком заложен нос — авторитетно подтверждает: «Да, кажись… оно!..» А граждане у порога ничего не говорят, но смотрят в оба, они ж — «свидетели»!..

«Постойте, какая конопля?.. Полчаса назад я подметал в комнате, и под креслом ничего не было!» — руками вставив челюсть на прежнее место, с жалкой улыбочкой уличённого в многолетнем каннибализме попытался объясниться Фёдор Николаевич, смутно надеясь, что — шутка это…смешной ментовский розыгрыш!.. Сейчас мы скажем, что пошутили, и вместе дружно посмеемся…

Но нам — не до розыгрышей. Опасный бандит Гиря должен сесть в тюрьму..

Участковый усыпляет бдительность хозяина успокаивающим бормотанием: «Да ладно, Николаич, чего ты… Я ж понимаю, случайность… Сейчас пойдём в райотдел, и там разберёмся…», — а сам уж строчит на бланке протокола:

«Такого-то числа по такому-то адресу в присутствии понятых таких-то нами изъято…» С и н я к и вписывают в протокол свои подписи и данные из случайно оказавшихся при них паспортов. Вялые попытки Фёдора Николаевича уклониться от скорого проследования в РОВД пресекаются мягко, но решительно, во дворе у подъезда нас уж заждался «уазик» (ввиду важности операции его приказал выделить мне начальник угро), — едем!..

…Через 40 минут в своём тесненьком кабинете я уж нависаю над испуганно съежившимся на табурете Фёдором Николаевичем, и со зверской рожей ору: «Говори, тля, откуда наркота?! Кто поставщики?! Адреса, явки, имена наркокурьеров!.. Отвечай, пистон анальный, пока я не начал сердиться!..»

Он что-то неразборчиво бормочет… Тогда я болезненно бью его ладонями по ушам, тычу пальцем в глаз, бью кулаком под ребро… Он вскрикивает, лепечет жалобные оправдания, но зачем они мне?.. Я и не слушаю…

Моя цель другая — довести его до нужных кондиций. Он должен выглядеть как человек, оказавшийся на дне отчаяния, а чтобы так выглядеть — нужно таким и быть…

Несколько раз мне приходилось пытать людей положительных, лично мне даже нравящихся, с высокими моральными качествами, но либо по роковому стечению обстоятельств оказавшихся замешанными в совершении неких преступлений (скажем: его ребёнок заболел, и он украл деньги на лекарства!), и не желающих сознаваться в них, либо и вовсе ничего плохого не совершивших, но отказавшихся сообщить мне важную информацию о ком-то из ближайшего окружения…

До самой последней секунды они не верят, что их будут бить!.. Нет, они читали в газетах и слышали от знакомых, что в милиции иногда применяют меры физического воздействия, но в их понятии с НИМИ такое случиться никак не может!..

Ведь бьют — бандитов. Они же — кристально честные и добропорядочные граждане (в последнее время модно добавлять: и добросовестные налогоплательщики!). Милиционеры не могут этого не видеть…

«Да нет, они не посмеют меня избить!»

Но я их — бью. И — такое изумление в их глазах!.. О. с этим ничего не сравнится… Тут главное — не сама физическая боль, а нравственные мучения. Душа взрывается изнутри под грузом рухнувших иллюзий…

Оказывается, он всю жизнь верил нашему трижды долбанному государству, считая его и вправду «народным», в чём ему государство усердно способствовало… Бывало, заявишься посетителем в солидное госучреждение — и там встречают уважительно, выслушивают участливо, проводят с обещаниями… Что ничего потом не сделают — не беда, мы к этому привычные… Но ведь как встречают!..

Чувствуешь себя полноправным сыном Отечества, уважаемым избирателем, без пяти минут вождем или олигархом… А иногда ведь и делают что-то реальное, — камуфляж державы под «защитницу народных нужд» стоит некоторых затрат и усилий…