Литературная Газета 6259 ( № 55 2010)

А потом Первопрестольная долго и шумно чествовала поэта. «Время незабвенное!»

Врезавшаяся в память царская реплика 1826 года и легла, по нашему мнению, в основу прощального слова Пушкина.

Оно, это слово, похоже на возвернувшееся эхо: «Мой Пушкин» «Был бы весь его».

В пушкинской фразе, которую едва ли можно придумать, отсутствуют вольтерьянские протестующие экивоки. Зато есть и почти явственная реминисценция, и композиционно безупречное завершение трудного десятилетнего диалога с государем, и «чувства добрые», и сокрушение человека, и смирение подданного. Наличествует, мнится, в утреннем прощальном слове, вверенном Жуковскому, и иное. Слышится подспудное, с горчинкой, признание, что всецело царёвым он, Александр Пушкин, при жизни так и не стал.

То ли не сумел, то ли не захотел.

И здесь, не рискуя походя касаться совершенно других, куда более сложных материй (в частности, извечных проблем «художник и власть», «слуга и холоп»), мы поставим точку.

III.

Нельзя же остановить многие посещения.

В.А. Жуковский

За десять лет не одна кошка пробежала между царём и поэтом, и распрощались они довольно официально, едва сократив дистанцию, но всё же по-доброму.

После смерти Пушкина император не единожды в приватных беседах и переписке поминал его, и порою не слишком лестно. Эти высказывания самодержца (по-своему, кстати, резонные) широко известны. Однако мало кто знает о том, что государь, которого современники небезосновательно величали Рыцарем, быть может, ответил на прощальное слово камер-юнкера.

В одной из старых книжек «Русского архива» (1906, № 1) сокрыты очень любопытные, нуждающиеся в дополнительном изучении строки. Имеется в виду бартеневский этюд о Николае I:

«…Он плакал о Пушкине, посылал наследника к телу его и ранним утром, когда ещё было темно, приходил к дому князя Волконского, на Мойку, и спрашивал дворника о здоровье поэта».

Полагаем, что сто’ит вернуть из забвения это красивое и правдоподобное петербургское предание.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 4,0 Проголосовало: 2 чел. 12345

Комментарии: 10.02.2010 15:55:10 - sokolov пишет:

Барак Обама читал Тайные записки Пушкина

Вот почему Обама так тепло относится к России - он полюбил Тайные записки Пушкина - во как счастливо улыбается на CNN http://www.ireport.com/docs/DOC-404091

Услышать переклички далёких миров

Литература

Услышать переклички далёких миров

ЮБИЛЯЦИЯ

Известный критик, литературовед, профессор МГУ Николай АНАСТАСЬЕВ до недавнего времени был известен главным образом как авторитетный специалист по литературе США ХХ века, автор книг о Фолкнере и Набокове, о ведущих направлениях в американской и западноевропейской прозе. Накануне своего 70-летия юбиляр ответил на вопросы «ЛГ».

– Николай Аркадьевич, во-первых, примите наши поздравления и пожелание новых интересных книг! Кстати, ваша новая книга «Зазеркалье» связана с литературой США?

– По причинам, о которых говорить здесь было бы скучно и не нужно, от американской литературы, которой  занимался лет, наверное, сорок, я сейчас отдалился, не только профессионально, но даже просто читательски. Стыдно сказать, но оборвалась она для меня, за немногими исключениями, творчеством писателей, дебютировавших в 50-е годы минувшего столетия и сейчас один за другим сходящих со сцены – Джона Чивера и Джона Апдайка, Нормана Мейлера и Уильяма Стайрона, Курта Воннегута и Бернарда Маламуда… Ну ещё Джон Барт, Томас Пинчон, Джон Делилло – словом, те, кого называют постмодернистами. Так и им кому за семьдесят, а кому и ближе к восьмидесяти.

Иное дело, что отдалился – не значит вовсе утратил интерес, просто угол зрения сдвинулся. Если раньше занимало то, как сделаны, скажем, «Шум и ярость» или «Великий Гэтсби», то теперь – что общего между персонажами Готорна и Фолкнера, Мелвилла и Синклера Льюиса. Иными словами – то, что делает литературу США американской литературой, начавшейся задолго до образования Союза штатов.

Вот как раз недавно закончил некое сочинение, посвящённое этим предметам. Оно, конечно, про писателей и про книги, только последние предстают в своей композиции чем-то вроде кривозеркалья, или зазеркалья (как работа и озаглавлена) национальной истории и национальной метафизики. Остаётся лишь надеяться, что в результате этой небезопасной операции не пропала сама литература, то есть самодостаточный порядок слов.

Отчасти такой взгляд объясняется вышеупомянутым сдвигом общего интереса, но отчасти и причинами не вполне личного свойства.

Когда-то Америку у нас беспощадно разоблачали: дядя Сэм – очень плохой дядя, коварный враг и даже враг номер один. Потом – пропускаю десятилетия – наступили новые времена, утих шум пропагандистской канонады, и выяснилось, что от ненависти до любви действительно только один шаг. А любовь, тем более большая и беззаветная, не рассуждает.

Роман, впрочем, оказался недолговечен, вскоре всё вернулось примерно на круги своя. Америку снова дружно считают супостатом, мстительно возвращая ей слова, некогда брошенные Роналдом Рейганом в адрес Советского Союза, – «империя зла». Кто с пылающим взором и демуленовской страстью в речах повергает Америку в прах, кто с апокалиптическим угрюмством пророчит ей скорый конец. Вспоминается фрагмент из послания, с которым Джордж Вашингтон обратился к соотечественникам, оставляя президентский пост: «Страна, которая лелеет привычную враждебность или привычную влюблённость в другую страну, является в какой-то степени рабом – рабом собственной враждебности либо влюблённости».

– Но, видимо, на это также есть причины…

– Объясняются синдромы разными причинами, питаются из разных источников и укрепляются разными раздражителями. Иногда может быть просто невежество либо небезобидные фантазии. Скажем, Игорь Свинаренко в газете «Известия» в номере от 12 января текущего года объявил, что лично он Америку для себя закрывает. Ну, закрывает и закрывает, ничего страшного, хотя, для чего оповещать об этом сугубо частном обстоятельстве город и мир, не совсем понятно. Впрочем, причины закрытия некоторый интерес вызывают. Их опять-таки немало, вот одна: Игоря Свинаренко очень огорчило, что лекции на кафедре славистики университета Южной Калифорнии читают исключительно евреи. Судя по всему, национальную принадлежность журналист определил по звучанию имён, но вот беда: в Америке евреем считается только тот, кто ходит в синагогу. И потому оказаться таковым вполне может Джон Смит, и, напротив, протестантом-методистом, или протестантом-евангелистом, или католиком, или мусульманином вполне может предстать Айзек Розенблюм. Вопрос свободного конфессионального выбора. А до состава крови никому не должно быть дела.