Юдаизм. Сахарна

И когда он выходит в город, он с изумлением видит, что люди идут в Церковь, что звонят в колокола, — и из лиц многие радостны, а некоторые грустны.

— Что́ это и к чему?

Это недоумение чистосердечно, как многое в нем; и «его» вытекает из «всего» у него, как наша религия вытекает из «всего» у нас.

Мы живем в домах, имеем жен и детей, у нас есть царь и отечество. Не будем сердиться на него, а он на нас... пусть как знает.

(Иванов-Разумник в окрике на Философова: «Все религии прошли», «христианство кончилось») 

* * * 

...вечное Солнце течет в моих жилах. 

И томит, и зовет.

И наполняет счастьем.

...вот отчего я пишу.

~

И земля и грязь здесь.

И холод.

(на обороте корректуры) 

* ¹¹³ *

Всегда нужно помнить «12-го» среди Апостолов. Что́ это, — предсказание, предостережение, что «между ними встретим и Иуду, который предаст Меня»?

Если предостережение?..

«Вот он поставлен и избран, и не знает никто, что он Иуда, — и даже сам он о себе не знает, что творит злое. И тогда, когда все кончится, — пойдет и удавится».

«Все кончится» — это смерть. «И отойдет в геену». На церковных изображениях Страшного Суда видны эти головы в митрах и облачениях, горящие в адском пламени.

«Претерпевши до конца — тот и спасен будет». И нам указано терпеть, переносить, не волноваться, не раздражаться и все-таки не отделяться от стези Господней.

Секты, ереси. Как это нехорошо. Злоба. Из злобы не родится винограда.

И когда около плеча стоит Иуда, да еще безграмотный, — опустим ниже глаза и ничего не скажем. И только в сердце прошепчем: «На этот час дана власть ему предать Господа на мучения».

(к спорам об «Имени Иисусовом» и в мыслях о московских славянофилах) 

* * *

«К банкирше (еврейке) введен был 3-х лет внук. Она спросила его:

 И что́ ты кушал сегодня?

— Я, бабушка, кушал немного икры и землянику (зимой).

И все восхищены, что он уже в три года знает самое лучшее и дорогое.

Помолчав:

И это люди, которых души — самые мелочные и глупые, все едят самое дорогое, ездят в экспрессах.

Я бы взорвала экспресс: потому что погибнет самая гадость».

(Евг. Ив-на, подойдя к столу; июнь 1913 г.) 

* * *

Да ведь есть в самом деле, есть загробное существование, бессмертие души и Бог...

Тогда...

Что́ тогда?..

А не более и не менее как «глупость все», наша литература (даже и с Пушкиным), цивилизация, культура, гимназии, школы, университеты, «речь в Думе» и «смена Коковцева»...

Ведь тогда...

Господи! Неужели есть?..

Ведь тогда ничего нет, «нашего», «глупого». Ибо все «наше», — решительно все, построилось и рассчитано в твердой уверенности, в абсолютной уверенности, что этих трех вещей —

загробного существования...

бессмертия души, 

Бога 

— вовсе нет!

Господи, которое же есть...

Господи! Господи! Неужели Ты есть?..

Но Ты — радостней всего мира. И как я хочу, чтобы (уж легче) мира не было, а был Ты...

Неужели?.. 

Какое колебание. Если Ты. то, конечно, ничего не надо. Ибо кто же, обладающий державой, поднимает гривенник.

Посему такая радость думать о Тебе. Тебя нет: но почему же думать о Тебе радостней всего на свете, — самого бессмертья, самого загробного существования радостней...

Есть ли?..

Нет ли?..

Но если бы сказали: «Так-таки решительно — нет», я захотел бы сейчас же умереть.

Какая странность...

Танцовать ли?..

А ведь мы с Богом все затанцуем. Если Бог — то как не танцовать. Не удержишься.

(июнь, 1913) 

* * *

Человек, на которого никогда не взглянул Бог. Какой-то специфически безблагодатный. Бессветный.

Читает лекции. Начнет. Все расходятся (на вечере Полонского).

В печати подает государственные мнения. Никто не слушает.

Удивительно «не выходит» ничего. Не выходит судьба. Человек без судьбы. Странное явление.

Был демократ: демократы его не хотели. Теперь государственник и националист, но и эти не обрадованы его пришествием. Куда он пойдет дальше? «Вперед» и «назад» испытано, и я думаю, под старость он будет хищным клювом долбить себе злую могилу.

(из усилий Гофштетера обратить на себя внимание) 

* * *

Укусы современности — те гвоздики, которыми вбиваются бриллианты в посмертную корону; хвала современности — тот укус, в котором растворяются жемчужины этой короны.

(11 июня 1913 г.) 

И пусть корона эта — тлен и «ненужно», но все-таки современность может оглянуться на эту аксиому.

Современность должна быть скромна и плакать о себе.

•

* * *

Какое страшное, какое полное непонимание Толстым Евангелия (и Библии). Кусков о нем тоже говорил. Он извлек оттуда некоторые слова, «мудрые, как у Конфуция», вроде «непротивления злу» и «о жизни». «Бог есть жизнь». И вооружился всеми комментариями, «прочел всю ученость».

Но он не имел умиления.

Кажется, есть Икона Божией Матери «Умиление». Вот у Т. совершенно не было той частицы души, которая сотворила эту икону и которой эта икона взаимственна. «Умиленного» Толстого нельзя себе представить, и его не было иначе как «в умилении» через плечо книзу, «на моих крепостных» Алпатыча, Платона Каратаева и Митеньку (молящийся странник в «Детстве и отрочестве»). Поразительна зависть Т-го. и зависть к такой мелочи и суетной стороне, как «ступень иерархической лестницы». См. изображение кн. Барятинского в «Хаджи-Мурате». Он только дурак, хвастун и трус. Тоже — Николая I там же: он посмел нужным и сатирическим изобразить «такое важное событие», как что Государю нравилась придворная дама и «на этот раз не удалось». Так что можно подумать, что Россию сделали, «сколотили» (как плотник дом) и сшили 1) ухаживатели за дамами и 2) играющие в карты (Барятинский) трусы и болтуны. Вообще как только Толстой касается яруса под собою — он ненавидит, и, в сущности, полотно его живописи везде здесь есть клевета. Это — зависть. «Мудрость» и добродетель людей начинается только с «таких же, как мы», «не выше меня, Толстого», — с Ростовых, Болконских, Левиных; но нигде нет добродетели и мудрости в стороне от меня (ученые, славянофилы) и особенно выше меня.

Но тогда как же произошла Россия? Это так же, как у Гоголя и Щедрина. Здесь Толстой не стал выше трафарета русской литературы.

Вернусь к Евангелию.

Нет умиления. Это я упоминаю по поводу упрека графини Александры Андреевны Т. (переписка с ним), где она его упрекает за непонимание Закхея, которого Т. назвал «сухим и недобродетельным капиталистом». Это поразительно, ибо Закхей — трогательнейшее лицо в Евангелии, в глубокой правде и реализме своем. Так же он не понял («нет умиления») «хозяина» в «Хоз. и работнике».

(помешали; позвали к обеду. 22 июня) 

* * * 

Твердо держи ружье, стрелец.

Твердо держи перо, писатель.

(15 июня 1913) 

* * *

Трактирные люди — да, вот суть позитивизма.

Конт только «коридорный мальчик» цивилизации. Цивилизации и мира. Суть не в нем, не в книгах. Не в «Вестн. Евр.» и не в «Отеч. Записках». Суть в трактире, а это все — только «Литературное Приложение» к нему, как было таковое к «Северной Почте».

~

Люди мало-помалу стали из домов переселяться в трактиры. Уже гимназия есть трактир в сравнении с «до́ма», — и университет в идейной (не социальной, не технической его части) есть трактир сравнительно с «дружбой» великого Друга (мудреца). Этот-то дух трактира, показавшийся во всех щелях цивилизации, и есть корень всего. Гутенберг ввел «трактир», т.е. общие проходы, общие дороги, tables d’hôte¹¹⁴ гостиницы, в душу людей, в мысли людей, в сердцебиение людей.