Точка перехода

Так нарождался индустриальный капитализм. Но циклы сжимаются. И наступил ХХ век с тремя мировыми войнами и Великой депрессией, гражданскими усобицами, русской Голгофой и еврейским Холокостом. Уже с сотней миллионов жертв. А теперь — умирает индустриальная эпоха…

Это чувство с какой-то особенной пронзительностью охватило нас в Чечне, в начале 2000 года. Среди разрушенной трансформаторной станции паслись козы. Позвякивая бубенчиками, они бродили среди разбитых стеклянных изоляторов, обвисших проводов и ржавых аппаратных шкафов — остатков советской промышленной цивилизации. Так же, как и их рогатые сородичи полторы тысячи лет назад паслись среди развалин храмов Юпитеру и Диане. А по вечерам мы видели кровавое зарево над Грозным, где шли бои. И чувствовали: настает новая Эпоха Перемен. а впереди было сатанинское падение в клубах дыма двух башен-близнецов в Нью-Йорке, и Бог его знает, что еще …

Страшно всем Потому что настает великая Неопределенность. Мировой джокер. Точка перехода. Мучительное время краха старого мира и нарождения новой Реальности…

Вступая в Зазеркалье

В каком мире мы живем?

«В постиндустриальном!» — скажут нам дружным хором в ответ.

А что это такое — постиндустриальный мир, читатель? Это что — царство победившего Завтра? Или мучительное межвременье, затянувшийся переходный период?

Давайте-ка разберемся…

…Удивительное это было время — начало 1970-х. Америка сотрясалась отзвуками негритянских восстаний. Хиппи, дети любви и левые сотнями тысяч кочевали из одного университетского кампуса в другой. Уотергейтский скандал, закончившийся импичментом президента Никсона, был свежей темой газет. А среди интеллектуалов от Лос-Анжелеса до Вашингтона господствовала неуверенность и ожидание счастливых, грозных и неотвратимых изменений.

Расколотый Запад пребывал в глубокой обороне. У самых ворот Америки, в Сальвадоре и Никарагуа, вели успешные операции красные партизаны, поддержанные Кубой и Советами. Америка проигрывала позицию за позицией во Вьетнаме, и оставалось совсем немного до взятия Сайгона в семьдесят пятом. На юге Африке успех за успехом сопутствовал просоветским партизанским движениям. Казалось, сделанные на рубеже 1950-60-х годов прогнозы о неминуемом торжестве социализма становятся реальностью.

Однако сталинский порыв исчерпал себя. Наступила эпоха Великой сделки. И хотя сотни тысяч советских ученых, конструкторов, техников, инженеров и рабочих изобретали и творили, создавая фундамент новой, невиданной цивилизации, их руководители уже предали убеждения. Они сделали неточный анализ и признали почти выигранную партию проигранной.

Но тогда об этом еще не догадывались по другую сторону океана. Люди Запада, напуганные красным натиском, лихорадочно искали доктрины и теории, которые могли бы примирить капитализм с социализмом, свести их исторический поединок как минимум вничью. Там, за океаном, хотели получить длительную мирную передышку в соревновании двух систем. А затем осторожно, шаг за шагом, в рамках единой человеческой цивилизации установить «статус кво», вернув Западному миру роль хозяина планеты — еще совсем недавно казавшуюся незыблемой и вечной.

Это были годы, когда полностью сформировалась и начала действовать Закрытая сеть западной цивилизации. Она взаимодействовала и одновременно противоборствовала с «голем сапиенс», с Сообществом Тени. Одним из результатов этих взаимодействия и борьбы стало появление на рубеже 1960-70-х годов целого букета разработок технотронной эры. По мнению ныне здравствующего и процветающего Збигнева Бжезинского (одного из могильщиков Советского Союза), именно тогда родились две теории: нового индустриального общества и конвергенции капитализма и социализма. В конечном счете, они определили идеологическую победу Запада.

Именно тогда, в 1973 году, вышла книга, которой предстояло сыграть уникальную роль в истории современного мира. Речь идет о работе Даниэля Белла «Грядущее постиндустриальное общество». В ней он пытался доказать, что и капиталистический, и социалистический мир, в сущности, развиваются по одному и тому же сценарию. Более того, их отличия второстепенны, а основа — едина, и базируется на логике развития техники и технологий, организации производства и труда, формах и методах применяемых систем управления.

Белл ввел в оборот само слово «постиндустриализм». Этим термином обычно называют современный нам мир. Его произносят с экранов телевизоров самые популярные ведущие. О постиндустриализме рассуждают политики и экономисты. Оно превратилось в штамп, далеко уйдя от своей первоначальной роли: показать общее у двух противоборствующих систем (социализма и капитализма). В семидесятые при помощи концепции «постиндустриализма» термином «постиндустриализм» пытались обеспечить сначала примирение советской и западной систем, а затем их слияние, по возможности — бесконфликтное.

Как часто бывает, Белл, сам того не подозревая, точно указал важнейшую черту современного мира. Мир, который определяется не будущим, а прошлым.

Нынешний постиндустриализм — мир, существующий как бы после смерти. Как ходячий покойник, зомби. Индустриализм уже закончился, должен был уйти с исторической арены. И, тем не менее, он существует, приобретая причудливые, искаженные и страшные формы, присущие всему, что не может упокоиться.

Конечно, Белл вкладывал в это слово совсем другой смысл. Его постиндустриализм был светел, оптимистичен и функционален. Однако действительность оказалась иной.

Мир знания?

Как отличить постиндустриализм от индустриального общества? Ключевой признак тут — изменение факторов производства.

Как пишет один из наиболее маститых исследователей постиндустриального общества Владимир Иноземцев,

«…социум, который обычно называют постиндустриальным, формируется там и тогда, где и когда прогресс общества перестает быть связанным с эпизодическими достижениями в экспериментальной науке и базируется на развитии теоретического знания. В условиях, когда информация и знания становятся непосредственной производительной силой, возникают монопольные ресурсы, характеризующиеся абсолютно новыми качествами, с которыми никогда ранее не сталкивалось общественное производство…» («Мегатренды мирового развития» — Москва, «Академия», 2000 г., с.30).

Другой выдающийся теоретик постиндустриального общества, один из крупнейших современных американских обществоведов Питер Друкер, отмечает:

«То обстоятельство, что знание стало главным, а не просто одним из ведущих ресурсов, и превратило наше общество в посткапиталистическое. Данное обстоятельство изменяет структуру общества, и при этом — коренным образом. Оно создает новые движущие силы социального и экономического развития. Оно влечет за собой новые процессы в политической сфере…» («Новая постиндустриальная волна на Западе» — Москва, «Академия», 1999 г.)

Если верить таким мыслителям, то постиндустриальный порядок — это мир, где «быть умным» означает «быть богатым», где главные деньги делаются на изобретениях и открытиях, на их внедрении в производство. Якобы это — мир, где знания приносят победу в конкурентной борьбе. В этом мире, как нас стараются уверить, наука и техника диктуют динамику пропорций и направленность изменений всех сторон социально-политической, экономической и личной жизни отдельных людей и целых народов.

Надо сказать, что на первый взгляд дело обстоит именно так, как считают господа аналитики. И их умозаключения подтверждаются самым чудесным образом. Как пишет В.Иноземцев в книге «Мегатренды мирового развития», период бурного экономического роста 1990-х годов, который стал самым долгим периодом экспансии американской экономики — это всего лишь первый отрезок совершенной новой истории человечества. Дескать, в этой новой истории западные страны развиваются как уже вполне созревшие постиндустриальные социально-экономические системы.