Солдаты невидимых сражений. Рассказы о подвигах чекистов

— Я уезжаю в командировку и хочу поручить вам одно дело, — сказал Дзержинский. — Слушайте.

Председатель ВЧК говорил лаконично, чуть торопливо, высоким, суховатым голосом. И Орленко, словно наяву, увидел все, что произошло на заставе.

…Соболь, стараясь сохранить равновесие, схватился за угол землянки. У входа были разбросаны ветки орешника, и все же удержаться на ногах удавалось с трудом: глинистая почва раскисла от непрерывных дождей.

Хмурый боец держал коней в поводу. Кони прядали ушами, стремясь стряхнуть с них воду. Боец прислонился к скользкому стволу осины и стоял неподвижно, надвинув на самые брови промокшую буденовку.

Соболь занес ногу в стремя и опустился в седло.

Ехали молча. Соболь не терпел болтовни. Хотелось пить, и он злился на самого себя: перед тем как ехать на участок, забыл напиться. Третий день повар потчевал их селедкой и цвелыми сухарями.

Но это было не столь важно. Один из бойцов — Гречихин — на пару с местным охотником Василием Игнатьевичем был отряжен на отстрел дичи, и Соболь несколько дней томительно ждал их возвращения. Совсем туго было с патронами, и надеяться на то, что боезапас в ближайшее время будет пополнен, не приходилось.

Вечерело. Угрюмые тучи неподвижно лежали над лесом, сгущая раннюю темноту. Водяная пыль беспрерывно сыпалась сверху.

Всадники въехали в косматую, набухшую влагой чащу. И тут Соболь резко натянул повод: впереди глухо пророкотало эхо выстрела. Боец тут же пришпорил коня и поехал рядом с командиром.

— Из ружья, — предположил боец, прислушиваясь. — Может, Гречихин? Нет, Гречихин на дальних болотах…

— Может, и Гречихин, — сказал Соболь. — Вперед!

Кони рванули по размытой дороге, стреляя ошметками грязи. Выстрел не удивил Соболя: граница есть граница, время — тревожней некуда. Его охватило предчувствие схватки.

С широкой просеки вскоре пришлось съехать. Кони перешли на шаг. Соболя так и подмывало выстрелить, но он сдерживался: а вдруг не свои? Да и каждый патрон, как драгоценный камень, даже дороже.

Пограничники останавливались, прослушивали притихший лес. Неожиданно Рокот — конь Соболя — заржал, весело и отчаянно. И едва смолкло ржание, как совсем неподалеку послышался знакомый голос:

— Товарищ начальник!

«Гречихин!» — узнал Соболь.

Всадники выехали на поляну. Здесь было чуть светлее. Гречихин, нескладный парень, с трудом передвигая длинные ноги, брел навстречу.

Соболь спешился, не останавливая коня. Боец на лету подхватил повод.

— Что с тобой, Гречихин?

— Ушел, гад, — выдохнул Гречихин, хватаясь за ветку. — И Василия — наповал…

— Один? — отрывисто пробасил Соболь. — Где?

— Один… В Тарасовом овраге. Три пистолета имеет… гадюка.

— Ночью не вылезет, — убежденно сказал Соболь. — Трясина.

— Один патрон остался, — сокрушенно продолжал Гречихин, поправляя за спиной старенькое ружье.

— Садись на коня и веди, — приказал Соболь.

Выходы из Тарасова оврага знали только местные жители и пограничники. Одна из троп вела через густой ельник к крутому склону. Здесь Соболь и решил подождать, пока рассветет.

Всю ночь они сидели в засаде. Дождь не переставал ни на один миг. Одежда промокла насквозь. Зверски хотелось курить, но спички в кармане промокли. Гречихина знобило — разгоряченный, потный, он вынужден был сидеть на трухлявом пне почти без движения.

Ночь показалась вечностью. Было тихо, лишь изредка проголодавшиеся кони позвякивали удилами.

Рассвет пробирался в лес боязливо, будто на цыпочках. Деревья дремали, смирившись с дождем. Ночная мгла еще не рассеялась, как Соболь с Гречихиным спустились в овраг, оставив коней с бойцом.

Они долго кружили по оврагу, пока не наткнулись на едва приметный след — вмятины резиновых сапог на прелых листьях. Еще несколько шагов — и из кустов метнулось в сторону что-то серое, гибкое, упругое, как рысь.

— Он! — чуть не задохнулся от волнения Гречихин.

— Только живьем, — прохрипел Соболь.

Прячась за стволами деревьев, пограничники ринулись в чащу. Нарушитель огрызался: пули, противно взвизгивая, впивались в мокрые ветки. Соболь не отвечал.

Погоня продолжалась долго. Стало светло. Соболь выскочил из-за дерева и тут же, пошатываясь, прислонился к нему спиной. Левая рука стала непослушной, вялой. По шинели, смешиваясь с водой, потекла извилистая струйка крови. Соболь нажал на спуск. Нарушитель упал, но стремительно приподнялся, что-то отшвырнув в сторону. Гречихин подбежал к нему, навалился всем телом.

— Что он бросил? Что? — напрягая силы, спросил Соболь и опустился на землю.

— Портсигар, — ответил Гречихин, связывая нарушителя.

— Смотри… Сохрани портсигар… — совсем тихо сказал Соболь.

…Дзержинский раскрыл папку. Орленко придвинулся к нему.

— Нарушитель пойман с поличным, — сказал Феликс Эдмундович. — В мундштуке папиросы найдено шифрованное письмо. В подобных случаях, спасая собственную шкуру, диверсанты чаще всего бывают болтливы. Однако не все. Я думаю, что арестованный шел на связь с контрреволюционной организацией в Москве. Но это надо еще установить. Возьмите адреса явок. Его фамилия Эрни. Вот все материалы по делу.

— Ясно, Феликс Эдмундович, — сказал Орленко. — Я из него все выжму…

— Подождите, — перебил его Дзержинский, слегка откинувшись в кресле. — За время работы у нас вы неплохо зарекомендовали себя. Но вам еще мешает излишняя горячность. Задержанный может оказаться человеком с крепкой волей. Помните, что вы победите его лишь в том случае, если на следствии будете владеть собой лучше, чем он.

Через несколько дней арестованного привели на допрос. Наружность его на первый взгляд была ничем не примечательна. Средний рост, круглое, с дряблой желтоватой кожей лицо, острый, словно заточенный, нос. Одежда поношенная, и выглядел он в ней самым обычным человеком. «Удалось бы такому уйти от границы километров на двадцать, — подумал Орленко, — потом никто и внимания на него не обратил бы».

Маленькие, в белесых ресницах глаза Эрни смотрели напряженно и испуганно.

— Вы признаете, что незаконно нарушили границу? — спросил следователь.

— Да, признаю.

— И что стреляли в советский пограничный наряд?

— Стрелял. Но был убежден, что обороняюсь от бандитов.

— Между прочим, — заметил чекист, — начальник заставы, которого вы ранили, был в красноармейской шинели… С какой целью вы пришли из-за кордона?

— Странно, — тут же откликнулся Эрни. — Откуда вы взяли, что я из-за кордона?

— Это вы сами признали.

— Плод богатой фантазии, — фыркнул арестованный.

— Короче… — нахмурился Орленко. — Отвечайте на вопрос. Нам все известно.

— Тогда к чему весь этот бессодержательный диалог?

— Вот что, — сказал Орленко, чувствуя, что начинает злиться, — бросьте валять дурака. Вам это не поможет.

Но нарушитель был невозмутим. Только в глазах его промелькнули насмешливые, издевательские искорки.

И так повторялось изо дня в день. Эрни входил в кабинет покорный, испуганный, но, когда разговор заходил о людях, на связь с которыми он шел, превращался в ничего не понимающего простачка.

На одном из допросов Эрни неожиданно сказал Орленко:

— Давайте бросим эту забаву. Карьеры вы на мне не сделаете… В одном заграничном банке есть счет на мое имя. Золота вам хватит до гробовой доски. Давайте договариваться.

Сдерживая закипевшую в нем ярость, следователь как можно спокойнее спросил:

— Сколько?

Арестованный назвал крупную сумму.

— Мало! — равнодушно бросил чекист.

— Могу прибавить… — обещающе протянул Эрни, но тут Орленко не выдержал:

— Каракатица! Морское дно по тебе плачет!

— К чему эмоции? Вы же не младенец. Не я, так другой купит вас…

Голос диверсанта звучал уже зло и жестко. На следователя смотрели глаза, полные нескрываемой бешеной ненависти, — глаза врага.

Орленко едва не задохнулся от гнева. Сжав кулаки, он рванулся из-за стола. Эрни попытался уклониться, но сильный удар тяжелой матросской руки сбил его на пол.