В защиту науки (3)

Познаваемость мира — величайшая загадка, которая мучила Эйнштейна. Вот его слова (из письма к М. Соловину в марте 1952 г.): «Вы находите удивительным, что я говорю о познаваемости мира (в той мере, в какой мы имеем право говорить о таковой) как о чуде или о вечной загадке. Ну что же, априори можно было бы ожидать хаотического мира, который невозможно познать с помощью мышления. Можно (или должно) было бы лишь ожидать, что этот мир лишь в той мере подчинён закону, в какой мы можем упорядочить его своим разумом. Это было бы упорядочивание, подобное упорядочиванию букв в языке (алфавите. — Ю.Е.). Напротив, упорядочивание, вносимое, например, ньютоновской теорией гравитации, носит совсем иной характер. Хотя аксиомы этой теории и созданы человеком, успех этого предприятия предполагает существенную упорядоченность объективного мира, ожидать которую априори у нас нет никаких оснований.

В этом и состоит «чудо», и чем дальше развиваются наши знания, тем волшебнее оно становится. Позитивисты и атеисты видят в этом уязвимое (для них. — Ю.Е.) место, ибо они чувствуют себя счастливыми оттого, что им не только удалось с успехом изгнать бога из этого мира, но и "лишить этот мир чудес". Любопытно, что мы должны довольствоваться признанием чуда, ибо законных путей, чтобы выйти из положения, у нас нет. Я должен это особенно подчеркнуть, чтобы Вы не подумали, будто я, ослабев к старости, стал жертвой попов» (Собрание научных трудов А. Эйнштейна. Т. IV. М.: Наука, 1967. С. 568).

Решение этой «проблемы Эйнштейна» может быть в том, что в неупорядоченном мире (который мог бы осуществиться в других вселенных с другими физическими законами) человек (или разум вообще) не мог бы появиться, и там некому было бы задаваться такого рода вопросами. Во времена Эйнштейна о возможности другой физики во множестве других вселенных никто не догадывался.

Мы видели в предисловии к Бюллетеню № 2, что попытки нажить капиталец, выхватывая слова Эйнштейна из контекста или просто приписывая ему чужие слова, продолжаются и до сих пор, по крайней мере воинствующими клерикалами в современной России. Но эти попытки обречены на провал. При ближайшем рассмотрении религиозные убеждения почти всех естествоиспытателей, если таковые вообще имеются, оказываются разновидностями пантеизма (Бог = природа) или (редко) деизма (Бог создал мир и канул в безвестность, забыв о своём творении). Эйнштейн писал: «Я верю в Бога Спинозы, который проявляет себя в упорядоченной гармонии всего сущего, но не в Бога, который озабочен судьбами и поступками людей». Святым отцам ни с пантеистами, ни с деистами не по пути.

Развитие науки отвечает не только самым насущным, но и самым глубинным духовным потребностям человечества. «Духовность» религии на самом деле не более чем приверженность древней мифологии; она в высшей степени искусственна. Неправда, что лишь религия способна дать точку опоры в краткой человеческой жизни. Наука способна сказать, зачем мы живем, откуда появились, куда идём… Наука последовательно открывает всё более приближающуюся к истинной картину мироздания (каждый шаг подтверждается практикой и множеством независимых друг от друга научных результатов), и на повестке дня стоит ныне понимание человеческого разума и поиски во Вселенной братьев по разуму.

Наша способность понять мир вызывает, конечно, непреходящее удивление и, если угодно, восхищение; недаром веру в рациональную и постижимую природу реальности Эйнштейн называл космическим религиозным чувством. Но мы, скажем ещё раз, мы — дети нашей Вселенной, и наш мыслительный аппарат и создаваемые им понятия адекватны устройству нашего мира.

По достижению возможности прокормить всё человечество нашей высшей миссией в мире остаётся Познание. И никаким обскурантам не остановить наш путь к всё более полному пониманию Мироздания. Доказательством этому служит вся жизнь современного человечества, во всё большей степени формируемая плодами науки.

Я признателен В.А. Кувакину и Э.П. Круглякову за ценные замечания, учтённые в окончательном тексте.