Трубач на коне

Табаков всегда включал меня в эти концерты. Но несколько раз меня, единственного трубача, неожиданно снимали с концерта под предлогом сокращения программы. Табаков яростно конфликтовал по этому поводу с А.Б. Гольденвейзером - художественным руководителем ЦМШ.

Вскоре выяснилась истинная причина этого конфликта: меня исключали из программы только из- за низкого качества исполняемой музыки. В те годы концертный репертуар для трубы был ограничен буквально десятком названий. Студенты вузов на протяжении пяти лет обучения играли одни и те же произведения Брандта, Бёме, Мертена и несколько переложений. Фантазии Гоха, Фукса, Тронье не выдерживали уже никакой критики - такая музыка не могла быть использована даже в учебных целях. И лишь когда появился Концертный этюд Гсдике, меня стали чаще включать в программы концертов.

Много лет спустя, когда я уже был артистом оркестра Большого театра и занимался концертной работой, Александр Борисович Гольденвейзер пригласил меня участвовать в записи септета Сен-Санса. Кроме самого Гольденвейзера, исполнителями были квартет имени Бетховена (в составе: Д. Цыганов, В. Борисовский, С, Ширинский, А. Ширинский) и контрабасист И, Гертович. Все они были знаменитыми музыкантами, профессорами, и для меня, молодого тогда человека, было большой честью играть вместе с ними. Еще позднее мы записывали Итальянскую польку Рахманинова, ее вторую авторскую редакцию для двух фортепиано и трубы. Партнером Александра Борисовича был его ученик - известный пианист Григорий Романович Гинзбург.

Помню, во время этой записи произошел несколько комичный эпизод. Александру Борисовичу тогда было уже под 80, его внимание моментами будто отключалось - казалось, он что- то забывал, потом вспоминал, В процессе записи у него проскользнула какая-то неточность.

Звукорежиссер Г.Н.Дудкевич, стараясь не тревожить лишний раз Гольденвейзера, обратился к Гинзбургу: - Григорий Романович, у Вас там в цифре 3 что-то... как-то... не точно получилось. Начнем еще раз.

Начали еще раз - и снова остановка. И снова обращение к Григорию Романовичу. Но когда Гольденвейзер ошибся в третий раз и Дудкевич снова остановил мотор и произнес "стоп", Александр Борисович с некоторым возбуждением обратился к Гинзбургу: "Гриша, что ты такой невнимательный? Соберись!.." В конце концов все закончилось благополучно. Запись польки Рахманинова вошла в золотой фонд радио, и ее звучание можно услышать и в наши дни.

Возвращаясь к отношениям Гольденвейзера с моим профессором Табаковым, я могу сейчас сказать, что ничего личного е их "войне" не было. В сущности, своей принципиальной позицией Гольденвейзер заставил трубачей задуматься о своем репертуаре и позаботиться о его обновлении.

Мне эта позиция близка: я считаю, что исполнитель должен быть тем "фильтром", который отсеивает плохую музыку и пропагандирует хорошую. Когда М.И.Табаков скончался, на панихиде в Малом зале Московской консерватории я видел у его гроба стоявшего со склоненной головой Александра Борисовича Гольденвейзера...

Теперь современными композиторами - отечественными и зарубежными - созданы десятки концертных произведений для трубы, которые по своему художественному содержанию не уступают музыке, написанной для фортепиано, скрипки или других инструментов. Достаточно назвать имена наших композиторов А. Гедике, С. Василенко, А. Арутюняна, А. Пахмутовой, М.

Вайнберга, Э. Тамберга, Н. Ракова, А. Нестерова, В. Агафонникова, В. Пескина, А. Красотова, В.

Щелокова, Б. Троцюка и многих других.

В поисках репертуара

Уже в юношеские годы начались мои контакты с композиторами. Занимаясь в ЦМШ, я одновременно работал в Балалаечном оркестре Центрального лома Красной армии (позднее он назывался ЦДСА). Этот коллектив представлял собой ансамбль песни и пляски с солистам и певцами, танцевальной группой и актерам и -чтецами. Основу его составлял не хор, как в ансамбле им. Александрова, а оркестр народных инструментов с духовыми и ударными. Создателями его были режиссер Феликс Николаевич Данилович и известный музыкант-народник, дирижер Петр Иванович Алексеев. С этим оркестром я юношей много поездил по стране. Был в Белоруссии, Ленинграде, Поволжье, Закавказье, на Украине и даже в Монголии, во время крупного сражения с японцами на реке Халхин-Гол, В Балалаечном оркестре я познакомился с пианистом Владимиром Ананьевичем Пескиным. И как показало время, это знакомство оказало огромное влияние не только на развитие моих исполнительских способностей, но и на создание ряда значительных произведений для трубы.

Дело в том, что в оркестре существовала практика бесплатных шефских концертов отдельных исполнителей-солистов. Это делалось в малых аудиториях, где невозможно было разместить весь коллектив. Поэтому все солисты, певцы, чтецы, танцоры имели специально приготовленные для таких выступлений концертные номера. А всем им - в том числе и мне - аккомпанировал Владимир Ананьевич Пескин. Он сделал для меня несколько переложений классических пьес - в том числе романсов - "Как дух Лауры" Листа и "Весенние воды" Рахманинова.

Шефские выступления стали замечательной концертной практикой для меня и создали прекрасную почву для развития композиторского творчества Владимира Пескина. Владимир Ананьевич учился в Московской консерватории в классе профессора С.Е.Файнберга, но "переиграл" руки и окончить консерваторию ему не было суждено. Однако профессиональное заболевание не помешало ему успешно заниматься концертмейстерской и педагогической работой.

А работать ему было необходимо: семья была разорена - отец репрессирован, мать сослана в степи Казахстана, младший брат еще учился, и В.Пескин был единственным кормильцем.

Еще в годы учебы Владимир Ананьевич занимался композицией. Его милые фортепианные прелюдии я с удовольствием разучивал. Но главным образом он писал вокальную музыку, часто на собственные стихи. Первой исполнительницей их была его мать Вера Исаевна, обладательница чудесного светлого сопрано.

Первым сочинением Пескина для трубы стало виртуозное Скерцо. Написано оно было без учета традиционной специфики инструмента, но именно это обстоятельство позволило ему создать музыку неслыханной свежести и совершенно несвойственной трубе, по тем временам, технической сложности.

Когда Владимир Ананьевич показал мне ноты, я был в недоумении - с первого взгляда что-то в этой музыке отпугивало, но что-то и привлекало, Я вначале не решался взяться за разучивание Скерцо, потому что не представлял его пригодным для исполнения на трубе. Однако постепенно, пробуя играть его, я все больше и больше входил во вкус и понял, что моя техника недостаточно развита. Наконец у меня что-то стало получаться. Некоторые моменты Владимир Ананьевич исправил как совершенно неисполнимые и не отвечающие природе инструмента. Вскоре мы стали включать Скерцо в программы шефских концертов. Я уже играл его свободно и с удовольствием.

Наконец мы решили показать Скерцо Михаилу Иннокентьевичу Табакову. Он был ошеломлен произведением, моей работой и сказал буквально следующее: "Если бы это услышали сто лет тому назад, то тебя, как Паганини, объявили бы дьяволом".

Это было году в 1937-м. Спустя 45 лет после создания Скерцо Пескина я записал его с духовым оркестром под управлением Николая Михайловича Михайлова, главного военного дирижера Советской Армии. Произведение это до сих пор не потеряло своей свежести, и даже теперь не всякий виртуоз возьмется за его исполнение.

Затем Пескин написал Поэму, тоже в совершенно необычном для трубы ключе - с арпеджированными оборотами и почти флейтовой фактурой в среднем эпизоде. Теперь Поэму N 1 можно услышать в программе моего последнего компакт-диска. Поэма входила в программу второго тура моего выступления на Всесоюзном конкурсе в 1941 году.

Далее появился трехчастный Концерт в до миноре, который начинается с ноты "ля" малой октавы. Одна эта деталь свидетельствует о том, что автору важнее музыка, чем удобство для исполнителя, а с музыкальной точки зрения этот звук не только оправдан, но и является стержнем главном темы, которая проходит в первой части Концерта трижды. И исполнителю ничего не остается, как только добиться хорошего звучания нижних звуков - разумеется, если есть желание исполнить Концерт. А если музыка, в свою очередь, стимулирует еще и совершенствование мастерства, то ее значение возрастает. Кстати, и каденция этого Концерта - тоже новое слово в нашей трубной литературе.