Человечество открывает себя

Другой образ жизни вставал перед глазами людей, заглянувших в прошлое. Благодаря тому что уже была осознана, пусть не в полной мере, огромность мира в пространстве, гуманисты смогли ринуться в глубь времен, возвращая своей эпохе мудрость античности. А затем культура Возрождения в свою очередь подготовила эпоху Великих географических открытий. Ведь это ученые Ренессанса возродили представление о Земле как о шаре и снова стали вычерчивать карты мира и изготовлять глобусы. И не случайно Данте открыл свой Ад, Чистилище и Рай прежде, чем Магеллан отправился вокруг света, не случайно новое прочтение Диалога Платона, где шла речь об Атлантиде, предшествовало путешествию Колумба.

Гуманисты открыли человеку глаза на него самого, они создали взамен культа знатности культ образованности и таланта, а образованность и талант нужны были не только Петрарке, но и Васко да Гаме. Тем, кто в новых землях обнаруживал странные обычаи, удивительные порядки, необычные верования, уже легче было принимать это новое: за ними стоял опыт свирепых крестоносцев и начитанных историков культуры.

До чего же по-разному жили люди в огромном мире! Конкистадоры разных мастей несли в этот мир меч и пищаль, но ведь не только они плыли на кораблях Колумба и Магеллана, сопровождали Кортеса. Точнее, не только завоевателями были многие из пришельцев, но и исследователями. Все ли они того хотели или нет, но из порабощенной Америки и разграбленных Африки и Азии на Европу дохнуло ветром свободы и силы, ибо, как учил Фрэнсис Бэкон, знание — сила; потому что, как доказывал Спиноза, знание приносит свободу.

Церковь проповедовала, что существует только один путь по жизни, предписанный господом, свой для представителя каждого сословия. Но за пределами Европы сословия оказывались другими, а то их и вообще не было; люди сеяли иной хлеб, разводили других животных; в одном месте они не знали даже колеса, а в другом создавали поразительные механизмы. Дворы восточных владык своей роскошью превосходили самое пылкое воображение Запада (стоит вспомнить хотя бы данное Марко Поло описание дворца китайского императора). А индейцы Амазонии ходили голыми и были тем не менее как будто вполне довольны жизнью.

И все это были люди. И у всех у них было чему поучиться. У разгромленных испанцами инков Перу победителям пришлось поучиться строительству зданий, противостоящих землетрясениям. Индийцы преподали европейцам уроки тончайшего искусства. Со всех концов света в Европу хлынули не только потоки золота и серебра, но и знания, в том числе знания о природе человеческой, которая тоже ведь познается в сравнении. Бородатый мудрец, храбрый, но не воинственный друг французского короля Генриха IV философ Мишель Монтень записывает: «Что это за добро, которое вчера было в почете, а завтра — нет? Что это за добродетель, если стоит переправиться через реку, чтобы она стала преступлением? Что это за истина, которой горы служат границей, а за горами она превращается в ложь?»

Не будем забывать: потоки знаний текут в обе стороны, не только в Европу, но и из нее. Индейцы седлают завезенных из Европы коней. Индийцы отливают по европейскому образцу пушки, из которых палят по завоевателям. Новозеландские маори (это, правда, позже) заменяют свои традиционные полевые культуры привозными, принимают к себе беглых английских моряков, идут к ним на выучку, чтобы с оружием в руках сопротивляться верноподданным британским морякам и солдатам. Любознательные японцы усваивали разом и содержание голландских учебников анатомии, и теорию Коперника, и правила живописи, позволявшие добиться детального сходства портрета и оригинала.

Мы живем в век научно-технической революции. На наших глазах и глазах наших старших современников преобразилась древняя Земля, взлетели самолеты, для нас расширилась Вселенная, человек вышел в космос. Но в космосе пока побывала в общей сложности сотня с небольшим людей. И столь приблизившиеся к нам планеты «потеряли» зато предполагаемых разумных обитателей. На самых же совершенных самолетах, скоростных поездах, комфортабельнейших теплоходах люди могут побывать только в тех местах, которые их предки открыли сотни и тысячи лет назад.

А в эпоху Великих географических открытий глазам искателей представали обитаемые миры, из океана, считавшегося перед тем такой же непреодолимой границей мира, как в недавние для нас дни — космическая бездна, из этого океана древних встали большой Новый Свет и бесчисленные столь же новые «светы» поменьше.

Открытие пространства было и новым открытием времени. Европейцы увидели на островах Тихого океана, в сельве Южной Америки и саваннах Африки собственное прошлое, хоть потребовалась масса времени, чтобы это понять. А сначала они просто увидели, что возможны другие обычаи. Иные нравы. Непохожие порядки.

Новые земли посещали, а нередко в них и поселялись десятки и сотни тысяч испанцев, португальцев, англичан, французов… И всюду там жили новые для них люди, интересные уже потому, что новые, незнакомые, странные. Не просто новые люди — новые народы! Сотни, тысячи зеркал, в которые смотрелись европейцы, в свою очередь служа новым зеркалом для народов Америки, большей части Африки, Азии, а затем и Австралии.

Зеркала отражают, как известно, тех, кто в них смотрится. Это в весьма значительной мере верно и для данной аналогии. Одни путешественники описывали индейцев как людей простых, наивных, честных до абсурда, этаких детей природы. Другие видели в них мрачных людоедов, свирепых дикарей, кровожадных уродов. Бессмертный Пятница Даниэля Дефо, беззаветно преданный Робинзону, — с одной стороны. И с другой — столь же бессмертный чудовищный Калибан из шекспировской «Бури», в описании которого великий поэт использовал, в частности, книгу своего современника Уолтера Рэли, руководителя военно-грабительски-исследовательских походов в Южную Америку.

Одни путешественники обращали главное внимание на черты сходства между знакомыми по Европе народами и вновь открытыми племенами. Испанец Эрнандо де Сото восклицает не только с удивлением, но и с определенным удовлетворением: «Весь мир одинаков!», наблюдая, как свита расчихавшегося индейского кацика рассыпается в пожеланиях этому кацику здоровья и счастья, — ведь такой обычай существовал и в его стране, и во всей Европе (да и мы до сих пор говорим в подобных случаях «будь здоров»). Другие землепроходцы подчеркивали различия, особенности, непохожесть, странность «чужих», чаще всего черпая в этой непохожести «доказательства» своего права на угнетение таких особенных и странных существ. Ведь океан переплывали представители феодальных, а затем буржуазных государств, и даже для выходцев из социальных низов Европы путь в другие концы мира казался обычно прежде всего путем наверх, к богатству и власти.

В XVI веке долго и напряженно обсуждался церковью вопрос, происходят ли американские индейцы от Адама, как жители Старого Света, а если и происходят, то можно ли считать, что Христос был послан на Землю и ради них тоже. Богословский спор имел сугубо земную подоплеку. Коли индейцы не родня даже Адаму или хотя бы не «спасены» пришествием Христа, то с ними можно делать что угодно, как с существами, не имеющими души. Спор был разрешен компромиссом: признали индейцев людьми, имеющими душу, а значит, и право на крещение, но при этом продолжали без зазрения совести угнетать их, обращать в рабство и попросту уничтожать. Внешнее несходство оставалось для этого убедительным доводом.

Между тем для европейского искусства новые открытия стали неисчерпаемым источником вдохновения. Великий немецкий художник Альбрехт Дюрер познакомился с произведениями мексиканского искусства и записал в свой дневник: «Никогда в жизни я не видел ничего, что так радовало бы мое сердце, как эти предметы. Глядя на столь поразительные творения, я был изумлен утонченным гением людей чужих стран».

Но когда, уже в XIX веке, были открыты для европейцев замечательные скульптуры африканской культуры Ифе, то человек, сделавший это открытие, Фробениус, соотечественник Дюрера, решил, будто он обнаружил наследие Атлантиды — легендарной матери всех цивилизаций. Ведь не могли, думал, видимо, исследователь, создать такое чудо искусства «невежественные и дикие» негры. Но чудо было все-таки делом рук самих африканцев, драгоценным плодом их мыслей и чувств. А в зеркале их культуры Фробениус, увы, в данном случае увидел отражение собственных предрассудков. Да, люди-зеркало, народы-зеркало, культура-зеркало иногда дают кривое изображение, но в подобных случаях надо пенять не на само такое зеркало: в нем отражается лицо, искаженное страхом и недоверием, пренебрежением, ненавистью — вариантов много. И встречаемся мы с последствиями такого отношения к другим даже сегодня.