По следам преступлений

— А вам?

— О, я вам скажу. Я не делаю и» этого тайны. Я, как вы знаете, люблю выпить и люблю закусить. Особенно после того, как я несколько лет посидел на строгой диете. Но много мне не надо. Я дал себе слово: сколотить миллион. Не пугайтесь, это на старые деньги. Я соберу, стало быть, сто тысяч новых гульденов и выхожу из игры. И даже не потребую компенсации за мое оборудование.

— Посмотрим.

— Я доставлю вам это удовольствие. Но вы не ответили на мой вопрос, Торчинский: зачем вам столько денег? На черный день? Или вы хотите обратить их в драгоценности? Ведь это очень рискованная операция.

Ответить Торчинскому не пришлось: к их столику направлялись поставщики сырья. Акционеры встретили их стоя. Торчинский представил гостей Мулерману: Стацюк — коммерческий директор фабрики, Соловьев— главный бухгалтер. Первую рюмку выпили за знакомство. Вторую и последующие — за успех дела, за здоровье простых тружеников лечебно-трудовых мастерских.

И если бы кто-то из сидевших за соседними столиками прислушался к их разговору, то он, собственно, так и понял бы, что вот собрались деловые люди, руководители кооперирующихся предприятий и ведут беседу на самые прозаические темы: о пряже, о шерсти, о тоннах, рублях, накладных, товарных ведомостях, вагонах, о внутренних резервах, ГОСТах и тому подобных сугубо производственных делах.

Фабрика недавно пустила в строй новое оборудование, и теперь создавались солидные резервы сверхплановой продукции. Именно за счет этих неучтенных резервов и решено было помочь (не исключая, конечно, и наличный расчет) больным тяжким недугом.

— За полное их выздоровление! — поднял рюмку главбух Соловьев.

— Это очень тяжелая болезнь, — искренне вздохнул Наум Львович, — от нее редко кому удается излечиться полностью. К тому же кто-то должен перерабатывать пряжу, которую вы нам любезно предоставляете. Я предлагаю выпить за здоровье нашего главного врача. Все в ее руках!

Окончательно обо всем договорились только тогда, когда опорожнили третью бутылку армянского.

— Для дорогих гостей, — торжественно сказал Наум Львович, — ставлю еще разгонную бутылку! Шампанского! — кинул он официантке. — И черный кофе.

Гости не стали ждать, пока подадут счет, распрощались раньше и отбыли. Торчинский на салфетке тайком подсчитывал понесенные убытки.

— Зачем было брать четыре бутылки воды? — ворчал он. — Одну даже не открывали.

— Не жмотничайте, Торчинский, — устало сказал Наум Львович.

У ресторана их терпеливо ждал мрачный юноша по имени Вадим, владелец собственной «Волги», который за определенную мзду оказывал Мулерману различные транспортные услуги.

— Ну что же, — сказал Мулерман, удобно усаживаясь на заднем сиденье, — будем считать, что дело сделано. Мы получаем из колхозов шерсть самого низкого качества. Из нее чисто шерстяной пряжи не сделаешь. Только полушерстяная. Стацюк и Соловьев дадут нам чистую шерсть.

Торчинский покосился на Вадима:

— Тсс… При нем не надо. И вообще лучше ездить в трамвае. Безопаснее.

— Вадим — могила, — уверял его Мулерман. — А платить буду ему по-прежнему я. Вас это не касается. Впрочем, можете пользоваться городским транспортом. Как хотите.

Через три месяца в лечебно-трудовых мастерских было поставлено вполне современное оборудование — 29 трикотажных машин, а на складе появилась пряжа стопроцентной шерсти и тонны шерсти высокого качества. Больные осваивали новые виды продукции — рейтузы, платки и самые модные шарфы — мохеры. Теперь нужно было срочно расширять рынок сбыта. Три жалкие галантерейные палатки, которые до этого реализовали неучтенные косынки и варежки, явно не могли справиться с делом. Производительность труда росла из месяца в месяц.

Росло качество, увеличивался ассортимент продукции. На Доске почета уже не хватало места для передовиков.

Главный врач диспансера Острожина с удовлетворением отмечала на очередном совещании:

— Вот видите, товарищи, стоило руководителям мастерских проявить энергию и хозяйственную смекалку, как дела у нас пошли на лад. Приказом по гор-здравотделу товарищам Торчинскому и Мулерману объявлена благодарность, и я рада поздравить наших товарищей.

В зале раздались хлопки. Мулерман встал, поклонился главному врачу и сказал ответную, довольно прочувственную речь. «Умеет трепаться этот философ», — подумал Торчинский. А оратор размышлял в это время совсем о другом: «Где найти надежных завмагов?»

Мрачный Вадим как-то сказал Науму Львовичу, что на Ленинградском проспекте сразу за Белорусским вокзалом открылась шашлычная. И там будто бы подают великолепную корейку на вертеле.

— Едем, — скомандовал Мулерман, не терпевший в этих случаях никаких проволочек.

Корейка, жирная корейка с хрустящей корочкой и ребрышками-хрящиками и впрямь оказалась отменной, и даже такой разборчивый в кухне человек, как Наум Львович, и тот теперь часто звонил Вадиму.

— Заезжай, поедем в шашлычную.

— В какую шашлычную? — спросил в первый раз личный водитель.

— В шашлычную, что стоит как раз напротив гостиницы «Советская», — ответил Мулерман.

Здесь, в этой шашлычной, Мулерман и познакомился с Михаилом Борисовичем Поздницким, тоже большим знатоком и ценителем кавказской кухни и руководителем крупного галантерейного магазина. После седьмой корейки Поздницкий узнал, что его собеседник тоже трикотажник, и с радостью убедился в том, что между ними устанавливается атмосфера самого дружеского взаимопонимания.

Поздницкий оказался очень полезным человеком. Он не только реализовал значительную долю выпускаемой мастерскими продукции, но и познакомил своего нового товарища с очень ценными людьми. Каждый из них оценивался в несколько слитков золота, колец, бриллиантов и иных предметов роскоши.

— Опасная штука, — сказал Мулерман.

— Не более, чем наш трикотаж, — успокоил его Поздницкий, — и так же, как трикотаж, эти безделушки способны создавать прибавочную стоимость при обращении.

— И даже без нового оборудования, — вздохнул Наум Львович.

— И без новых методов торговли, — в тон ему ответил Поздницкий.

— Прекрасная корейка, — заметил Мулерман.

— Да и коньяк грузинский был на высоте.

Прошла осень, миновала зима. К 1 Мая лечебно-

трудовые мастерские психоневрологического диспансера, войдя в нормальную трудовую колею, успешно выполнили план, и накануне праздника сюда прибыл представитель горздрава, чтобы вручить Торчинскому переходящее знамя, а начальнику ведущего цеха Мулерману ценный подарок — настольные часы за 13 рублей 52 копейки.

Однако торжества неожиданно пришлось отменить. И виною всему была нитка. Обычная шерстяная нитка, ну, может, это была нитка не столь высокого качества, и только. Ее, эту нитку, а точнее — клубок пряжи, переслал из мастерских больной Туров. Олег Семенович Туров был человеком образованным, онаучил когда-то философию. Трудно сказать, на чем он «свихнулся». Кажется, на Ницше. И вот теперь бывший ученый-философ стоял у трикотажной машины и, смешно говорить, гнал рейтузы. Дамские рейтузы.

Главный врач убедила Олега Семеновича в том, что для полного выздоровления он должен каждый день стоять у трикотажной машины и думать не о Ницше, а только о том, чтобы сделать как можно больше и как можно лучше этих самых рейтуз. Олег Семенович об этом и думал. Пропади пропадом этот буржуазно-мещанский апологет Ницше и с ним все ницшеанство. Главное — дать план. А там Олег Семенович будет здоров и свободен.

Но как же дать план, если этот капиталист и эксплуататор Мулерман оставил его на старой машине и обеспечивает его, Олега Семеновича, отвратительной пряжей? Это пеньковый канат, а не пряжа. Вместе с тем на других машинах, на новых — пряжа словно шелк.

О такой несправедливости Олег Семенович решил куда следует сообщить. Но куда? Конечно, в Организацию Объединенных Наций, лично господину У Тану. Пусть приедет в их мастерские и разберется. А Олег Семенович все расскажет, ему нечего бояться какого-то мелкого эксплуататора Мулермана. С ним надо бороться. Он куда опаснее Ницше!