Я слышу все Почта Ильи Эренбурга 1916 — 1967

Красная армия — это армия-освободительница, она не имеет права — не опрокидывая чудовищным образом основных моральных ценностей — делать то, что другие армии, например, французская армия в Алжире. Невозможно защищать право народа распоряжаться своей судьбой, говоря о Египте или Алжире, и отрицать это право народа в Будапеште.

Я, конечно, удержался бы от публичного выступления, если бы Французская коммунистическая партия — в каком-то глупом рабском рвении, единственная из братских партий — не сочла бы за благо поддержать действия советской армии в Венгрии.

Можно было бы сказать: не было иного выхода, и оплакать жертвы. Но посылать поздравления невозможно, не обесчестив себя. Вот почему я вместе с Роже Вайяном и Клодом Руа подписал Декларацию протеста, составленную Веркором [598].

Сообщая Вам это, я уверен, что в ближайшее время мы будем исключены из партии: во-первых, потому что позиция руководства партии в данный момент ужесточилась после нападения фашистских элементов на здание партии (нападения, кстати, против которого ничего не было предусмотрено, хотя о нем было объявлено в листовках, расклеенных по всему Парижу); а во-вторых, потому что оппозиционное движение среди интеллигенции нарастает неумолимо.

Что будет с журналом? [599]

Пьер [600], с которым мы вчера ужинали, кажется, весьма обеспокоен предположением, что я уйду из журнала. Я объяснил ему, что это зависит не от меня. Во всяком случае, пока я здесь, я буду продолжать с Пьером вести линию, которой всегда придерживался и наш журнал, и наше движение: сосуществование и переговоры. Что же касается моих личных чувств, думаю, мне не надо повторять Вам, что я все тот же, и выступая против использования советской армии для подавления венгерского восстания, я питаю по-прежнему к моим советским друзьям, и к Вам в частности, дружеские чувства.

Я хотел лично пояснить Вам все это. Левые силы здесь полностью расколоты, партия в такой изоляции, в какой она никогда еще не была, — и в нынешней ситуации это ее единственный удел. Я хочу сказать, что она изолирована не только от других, более или менее левых партий, но отрезана от массы простых людей без всяких политических предрассудков, потому что она оскорбила и чувства, и здравый смысл народа.

Я искренне считаю, что ошибка, допущенная в Венгрии, того же масштаба, что и разрыв с Тито [601]. Лучше было бы потерять одну страну — а она все равно потеряна, — чем потерять миллионы сердец, для которых чувство человечности выше идеологий, а значит, подорвать возможность рабочего единства на долгое, очевидно, время.

С самыми горячими чувствами.

Впервые — ДП. С.645–646; печатается по его тексту. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1934. Л.40–41. Клод Морган (1898–1980) — писатель, журналист, член ФКП с 1937 г., участник Сопротивления в годы мировой войны; в 1951–1958 главный редактор международного журнала «В защиту мира» (с 1957 г. назывался «Горизонты»). ИЭ сотрудничал с Морганом, будучи членом редколлегии этого журнала.

<Москва,> 25 XI <19>56

Дорогой Илья Григорьевич!

Только сегодня возвратился из Трусковца и нашел среди почты Ваше письмо, датированное 25 октября — извините за независящую от меня задержку с ответом.

В своей статье [602] я коснулся нескольких вопросов, которые считаю значительными, сложными и даже больными. Увидев на конверте Ваше имя, я решил, что Вы будете спорить со мной о моем решении этих вопросов. Возможно, что тема «народного героя» решена мной слишком лапидарно; возможно, что проблема народности в искусстве нуждается в более гибких формулировках — в этом смысле Ваше пусть даже отрицательное отношение к этим вещам в моей статье было бы для меня очень полезно. К сожалению, я был глубоко разочарован прочитав, что мой гражданский долг заключался в том, чтобы посвятить свою статью разбору статьи Вербицкого [603] и уже самим фактом такого разбора придать ей вес и значение, каких она не имеет и не может иметь. Неужели Вы, «стопроцентно умный Эренбург», не понимаете, что от таких субчиков, как Вербицкий, нужно отмахиваться где-нибудь в придаточном предложении? Я выключил его из полемики и тем вернул в первобытное состояние. Именно так этот абзац и понят читателем.

Что касается Вашей статьи, Илья Григорьевич, то полемика моя с Вами вызвана обстоятельствами, которые Вам едва ли известны. Сами того не подозревая, вы сыграли на руку одной очень реакционной и очень сильной группе в нашей поэзии. Остановлюсь на этом подробно.

Великодержавные славянофилы всеми правдами и неправдами добиваются того, чтобы провести в нашей общественности мысль, будто в советской поэзии существует только одна народная линия — это линия Твардовского, всё остальное — интеллигентщина и космополитизм. Исходя из этого, реакционные силы в нашей критике упорно, упрямо, не считаясь с логикой и самой простой очевидностью, фабрикуют из Василия Теркина [604] литературного героя, якобы представляющего собой подлинный слепок с облика русского народа. Этот «герой» на протяжении всех 5 тысяч строк поэмы ни разу не проявил себя, как человек советский: дружба народов, рабочий класс, Ленин, партия, коммунизм — все эти понятия вне Тёркина. Как и сама поэма, Тёркин не заметил Октябрьской революции. Именно поэтому шовинисты везде и всюду объявляют поэму образцом правды, не поясняя, конечно, что именно они имеют в виду. Дело же сводится к тому, что русский народ, по их мнению, оказался «коммуноупорен»: мировоззрение революции его в сущности и не коснулось! Таким образом, поэма о Тёркине это троянский конь: народная внешность при антикоммунистической сердцевине. (Вот уже добрых 10 лет, как я нигде не могу опубликовать своей статьи на эту тему.) Для того чтобы парализовать влияние Тёркина, необходимо в противовес ему создать обаятельный образ большевика, человека, который так же, как Тёркин, вышел из народа, но в противоположность Тёркину обладает революционным, коммунистическим взглядом на действительность. Такой образ еще не создан нашими поэтами: и это понятно — ленинец в частушку не влезет. Нужны иные масштабы. Но до того как будет создан такой образ — в поэзии царствует Тёркин. Поэтому шовинистам очень важно, чтобы сегодня, сейчас было утверждено мнение, будто в советском искусстве возможно народное и ненародное искусство: в этом случае в поэзии народным будет объявлено только течение Тёркина.

В своей статье, объявляя народным Бориса Слуцкого [605], Вы как бы признаете, что есть и ненародные советские поэты. Это именно то, чего так жаждут шовинисты и чего они из осторожности не смели сказать вслух. Из Вашей статьи они вырезали бы то, что им выгодно, а Слуцкого при их огромных связях в печати выплюнули бы за борт через правый зуб. Известно ли Вам, кстати, что в портфеле «Литературки» имеется статья, в которой автор, полемизируя с Вами, пишет: «в поэзии, чтобы она стала народной, важно не только что [606] написано, не только как написано, но и кем написано произведение». Ясно? Своей статьей, в которой я доказываю невозможность в нашем искусстве разделения на народные и ненародные советские течения, я предотвратил пока что опасность, созданную вашей статьей. Вы этого, к сожалению, не поняли, потому что были раздосадованы статьей Вербицого. Так лев, отмахиваясь от собак, не видит приближения охотника с ружьем, который бьет его прямо в ухо.