Сергей Фудель

Наступил 1905 год: первая русская революция. На вопрос «что делать христианину» в момент умирания старого строя отец Иосиф Фудель отвечал: вернуться к Христу. С. И. Фудель приводит в «Воспоминаниях» фрагмент статьи своего отца, которая рисует трагическую картину страны и мира. «Ужас положения растет с каждым днем. Я говорю не о политическом положении страны, не о торжестве той или другой партии и даже не о голоде и нищете, неминуемо грозящих населению. Как пастырь Церкви, я вижу ужас положения в том душевном настроении, которое постепенно овладевает всеми без исключения. Это настроение есть ненависть. Вся атмосфера насыщена ею. Все дышит ею. Она растет с каждым часом: у одних — к существующему порядку, у других — к забастовщикам; одна часть населения проникается ненавистью к другой… Чувствуется, что любовь иссякла…Ив этом бесконечный ужас положения..» [34]

К пастырям Церкви обращались прихожане с неотступной просьбой указать выход, принять меры умиротворения и спасения. В ситуации тотальной ненависти пастыри говорили о едином господствующем чувстве и могли прибегнуть к единственному оружию, которое всегда при человеке: общественной молитве «о умножении в нас любви и искоренении ненависти и всякия злобы». Но, как честный пастырь и гражданин страны, отец Иосиф Фудель не мог не видеть истинно катастрофической картины. «Современное состояние нашего народа так плохо, что нужны неимоверные усилия, неимоверная работа со стороны той части духовенства, которая не изменила своему долгу и призванию, чтобы положить предел народному разложению… Недостойные пастыри всегда были… И всегда это будет. И, несмотря на это, Церковь всегда была и будет чиста и непорочна, и пастырское звание всегда будет величайшим званием на земле…» [35] Эти слова были сказаны отцом Иосифом еще за семь лет до революции 1905 года.

Но трезвый анализ бедственного положения, в котором пребывали страна и народ, оставленный на одни свои силы, без духовной помощи и руководства, весил на пастырских весах не слишком много. Все же надо было прямо отвечать на роковой вопрос, и тут даже отсылка к молитве могла быть воспринята как способ уйти от ответа. Отец Иосиф от ответа не ушел. Он хорошо усвоил мысль Достоевского: хочешь переделать мир — начни с себя — и писал, собственно, о том же: «По моему глубокому убеждению, надо закрыть глаза на все происходящее вне нас и чего изменить мы не можем, углубиться в себя и всецело отдаться своему непосредственному делу. Необходимо, прежде всего, бодрствовать над самим собой, умерщвлять свои страсти и помыслы греховные, дабы не явиться кому‑либо соблазном, и в то же время неленостно исполнять свои обязанности: учить, служить, наставлять. Затем, исполняя свой долг, надо непрестанно помнить, что священство есть величайший крест, возлагаемый на наши рамена Божественной Любовью, — крест, тяжесть которого чувствуется сильнее теми иереями, кои по духу таковы, а не по одному названию… Каждый час, каждую минуту приходится им идти согнувшись, приходится терпеть жестокость и непослушание своих духовных чад, насмешки и дерзость отщепенцев Церкви, равнодушие представителей власти, приходится страдать молча, всех прощая и покрывая чужие немощи своей любовью. Таков закон, такова чаша наша.<…>Больно вам, обидно, что правды нигде не видите, что все окружающее погрязло в формализме, угасивши свои светочи, — вы не гасите свой огонь, сильнее его разожгите, бережней храните…

Закон, который отец Иосиф Фудель считал единственно возможным и правильным ответом на происходившее в обществе, был закон любви; ледяная кора, которой покрывается сердце человека, не разбивается от ударов кулака, даже самых сильных, но ее можно растопить слезами любви и молитвы. Но, видимо, этот закон, освященный страданиями Христа Спасителя, не слишком отвечал общему духу времени, с его социальным нетерпением и политическим беснованием. Высокое начальство в лице московского губернского тюремного инспектора, давно и с недовольством наблюдавшее за деятельностью священника Бутырской церкви, требовало и ожидало от пастыря именно кулака. Имелось в виду обязательное введение политической тематики в христианскую проповедь и духовные беседы и участие в этих беседах всего тюремного контингента.

Отец Иосиф нашел в себе силы отказаться. Отказ он мотивировал тем, что антирелигиозные настроения преобладают среди заключенных как раз потому, что они осуждены именно за политические преступления, а беседа на религиозные темы с такими людьми тотчас же переходит на почву социально- политическую и возбуждает страсти, а не умиротворяет. В ответ его строго одернули — упрекнули «куском хлеба», указав на жалованье и казенную готовую квартиру, а также категорически предписали расширить свои обязанности тюремного священника, ибо они не могут исчерпываться церковными службами и проповедями на узкой почве укрепления среди заключенных начал православия. Был сформулирован и общий подход к нравственной жизни заключенного: все помыслы его и влечения сердца, по мнению тюремной инспекции, должны находиться под моральным контролем тюремного пастыря.

Долгие объяснения отца Иосифа, не желавшего быть моральным контролером и политическим пропагандистом для своих тюремных подопечных, закончились в сентябре 1907 года: после пятнадцатилетнего служения в Бутырской тюремной церкви его перевели в маленький и бедный приход на Арбате, в Николо — Плотниковскую церковь.

Сергей Фудель хорошо запомнил арбатский период своего детства и отрочества. Собственно, он помнил себя еще пятилетнего, — по семейной традиции на Рождество дети дарили отцу подарки, и как‑то он был взят старшими сестрами в писчебумажный магазин, чтобы на собственный двугривенный приобрести папе в подарок ручку. В его памяти Арбат оставался еще совсем тихим, еще не ходили трамваи, не было асфальта на мостовой, между булыжниками пробивалась травка, и вся улица выглядела скорее деревенской, чем городской. «В первые годы нашей здесь жизни не было еще и электричества, а воду привозили ежедневно на лошади в громадной бочке. Не было тогда еще и кино, и автомобилей<…>. На самом Арбате, не считая Арбатской площади и прилегающих переулков, стояли три церкви. У Николы Явленного, посередине Арбата, был такой красивый, низкий по звуку большой колокол, что, когда этот звук плыл к небесам, прохожие невольно замедляли свои шаги, точно желая идти в такт с этим движением к вечности» [36].

Удивительно, что среди всех обширных воспоминаний С. И. Фуделя не нашлось места (даже ни единой строки) для его гимназических впечатлений: а ведь он успел окончить до революции полный курс знаменитой Пятой московской гимназии. Обучение классическим наукам как будто не оставило никакого следа — ни товарищи — однокашники, ни гимназические учителя, ни учебные предметы с экзаменами не зацепились в памяти Фуделя — воспоминателя. Справедливо написал о нем отец Владимир Воробьев: «С детства и до самой смерти Сергей Иосифович был в Церкви, и его жизнь принадлежит ей» [37]. Вместо гимназии, вместо обычных отроческих забав и школьных товарищей вспоминались поездки в монастыри, монастырская служба, особая атмосфера духовной полноты, которую он переживал здесь.

По нескольку раз в год всей семьей родители и дети Фудели ездили в излюбленный мужской монастырь, Смоленскую Зосимову пустынь, в 25 километрах от Сергиева Посада по Ярославской железной дороге. Много раз ее упраздняли, потом восстанавливали, после снова разоряли и снова — после временного запустения — восстанавливали. В первое десятилетие XIX века она стала местом паломничества религиозно настроенной интеллигенции — духовного руководства здесь искали отец Павел Флоренский, С. Н. Булгаков и многие другие.

Фудели, постоянные гости обители, обычно добирались до маленькой тихой станции Арсаки, где паломников встречал на пролетке знакомый кучер — монах и вез через лес, мимо елей и берез, болотистых канав, — к монастырю, окруженному густым еловым лесом. Окна церковной гостиницы, странноприимного дома, выходили окнами в лес. «И вот я помню, как зимой откроешь широкую форточку и чувствуешь запах снегов среди елей и среди такой тишины, которая уму непостижна. Все живое и нетленное и благоухающее чистотой. Там, где монахи — истинные ученики Христовы, там около них расцветают самые драгоценные цветы земли, самая теплая радость земли около их стен» [38]. Зосимова пустынь казалась Сергею Фуде — лю именно таким драгоценным местом, где сама природа зовет к очищению человека.