Прозрачные звёзды. Абсурдные диалоги

Олег Битов

Я ПЕРВЫЙ, КТО ПОСМЕЛ СКАЗАТЬ ПРАВДУ О БЕРЛИНСКОЙ СТЕНЕ

— Я боюсь за свой дрянной диктофон. Если не выдержит напряжения нашей беседы, Вы позволите, мы ее закончим на Вашем? И вообще не дадите его на неделю?

— Я бы дал, но он неисправен.

— Вами шумно интересовались спецслужбы нескольких стран. Если бы Вы подозревали, что я в маске журналиста подослан к Вам, все равно дали бы диктофон?

— Смешное говорите. Поскольку он все равно не работает — какая мне разница. — А что касается спецслужб, то в этих организациях я знал людей всего спектра человеческого интеллекта — от полных идиотов из службистов — до людей высочайшего разума. Последних больше во внешней разведке. Вы — не оттуда, во-первых, потому что не могут мной сейчас заинтересоваться, по крайней мере после семилетнего перерыва; во-вторых, когда видишь много таких людей, начинаешь подмечать некую профессиональную общность между ними, некие чисто профессиональные черты — общие. И, может быть, опережая дальнейшие расспросы — скажу, что я пришел к выводу, не очень оригинальному, но выстраданному. Между спецслужбами отечественными и западными по существу нет никакой разницы, и там и там мало кто кого интересует. Всех интересует, укладывается ли эта личность в ту или иную разработку, схему, которая им нужна или дорога. И тут не могу не попенять всем тем, кто мечтает о времени, когда в спецслужбах отпадает необходимость. Полагать, что при демократии спецслужбы не нужны — чисто наив.

— Будете ли Вы себя ругать, если вдруг убедитесь, что я все же оттуда?

— Если допустить, что это так, хвалил бы Вас, что Вы хорошо исполнили профессиональный долг, Вас ругать было бы не за что. А себя, конечно, мог бы ругать за то, что не разобрался, не раскусил.

— Не хотите рискнуть? Давайте заключим пари — если Вас через год вызывают в органы и показывают эту пленку, Вы выиграли 500 долларов, если нет — Вы довольный высылаете мне в Хайфу перевод.

— Подобное пари не входит в программу нашей беседы, а является импровизацией, причем не лучшего свойства.

— Спасибо, поставили меня на место. И самое время Вам представиться.

— Олег Битов. Или Олег G. Битов, как говорят на Западе, сокращая мое отчество — Георгиевич. Понятие отчества, сколько им не объясняют толковые словари, ни до кого не доходит, абсолютное большинство ошибок англоязычных писателей сводится к этому. К Набокову обращались бы либо «m-r Nabokoff», либо «Vladimir». Американцы очень легко переходят на имена, достаточно посидеть с ними один вечер. Большей степени фамильярности не знает никакой другой язык.

— А Ваше любимое произведение у Набокова?

— Набокова я бы не отнес к любимым писателям. «Лолиту» — выделяю, и простер свое любопытство до сравнения английского варианта, первоначального и русского текста и совершенно согласился с автором — тот спустя время попытался его не перевести, а заново написать по-русски. Действительно, язык у него «заржавел» — более он таких попыток не предпринимал. Русская «Лолита» скучнее английской, более неуклюже написана.

— Писатель двадцатого столетия, в котором Вы нуждаетесь более, чем в других?

— Булгаков. Из поэтов — сложнее, поэзия в большей степени воспринимается в зависимости от минуты, настроения. Могу назвать двух нобелевских поэтов — Пастернака и Бродского.

— Скажите, какое-нибудь лекарство Вы принимаете систематически?

— Прежде всего, антиаллергики. Мгновенно действует кокаин — иначе, чем на кокаине меня нельзя оперировать. Я имел несколько раз в жизни это удовольствие. Кайф был, привыкания — нет.

— Булгаков, Пастернак, Бродский— не оказывают ли на Вас подобное лечебное воздействие?

— Для мгновенной поправки настроения я прибегаю к книгам, которые знаю чуть не наизусть, — братья Стругацкие «Понедельник начинается в субботу». Еще «Три мушкетера» в переводе 1940 года, и третье — Кот Бегемот, то есть шутейные куски. Также не исключаю Ильфа и Петрова — достаточно все богато, дает почти мгновенное обезболивание.

— Можно ли сравнить… У Вас есть жена, которую Вы любите, двадцать лет с ней живете, ссоритесь с ней и живете достаточно счастливо; а эти книги — как любовницы, с которыми Вы жене изменили?

— Условно точное. Потому что Бегемот это тоже Булгаков. Вообще считайте, что у меня гарем, где грани между женой и любовницей не существует.

— Но я не полностью представился. Итак, журналист-переводчик, который 11 лет назад вдруг оказался героем мировой сенсации, суть ее напоминать не буду, предоставляю это Вам. Но следствием явилось то, что примерно с год я входил в категорию людей самых знаменитых — рубрика «People». Эта известность носила двусмысленный, а может и скандальный характер. Как бы «слава с душком» — то ли он украл, то ли у него украли. В последующем я старался доказать, что я на том не кончился, и среди последующих публикаций — а в «Литературной газете» я проработал еще 8 лет — есть такие, которыми я горжусь больше гораздо, чем в ту пору.

— Вы в «Литературную газету» вернулись героем, все оказывали Вам уважение? Или опять нечто с душком?..

— Большая половина пыталась делать вид, что вообще ничего не случилось. В то же время в газете остается и был очень большой процент людей старшего поколения, что кстати является причиной ее теперешнего достаточно плачевного состояния. Люди не могут переступить через себя. И в этом смысле школа сталинского воспитания работала против меня. Ибо, во всяком случае, я вел себя не так, как надлежало бы вести себя в любых обстоятельствах пионеру Павлику Морозову. Я плыл по течению. А из водоворота — любого — можно выплыть лишь по течению — это сказал не я, а мой юрист.

До конца, до последней запятой я и сам в этом не разобрался. Сначала, когда я исчез, освещали в печати сочувственно по отношению ко мне и резко — по отношению к спецслужбам. История эта началась и была неким следствием начала второй холодной войны. Я умудрился прилететь в Италию в тот самый день, когда мы сбили южнокорейский лайнер. И по условиям кинофестиваля я еще целую неделю об этом не знал, а начал узнавать это только тогда, когда резко негативная реакция Запада достигла уже очень…

— Так что именно с Вами случилось?

— Стукнули меня. На затылке шрам… А потом поставили в условия, когда вернуться я уже не мог. Должен сказать, что я с этим смирился, даже и обдумывал, как объединиться с семьей уже там, жил вполне обеспеченно и не было бы «второй серии» моего возвращения домой. На возвращение меня спровоцировали западные спецслужбы, которые стали меня усиленно втягивать в так называемое «Дело Антонова» — о покушении на папу Римского. Что я на самом деле думал, что делал — это мало кого касалось. Если бы в Венеции было хоть советское консульство все было бы иначе. Через двое суток я оказался в Великобритании. Наши не имели никакого отношения ни к похищению, ни к возвращению. Когда я вернулся, они мною очень интересовались. И я думаю, я им помог. В результате процесс-то по делу Антонова был выигран.

— Они предлагали Вам что-нибудь за помощь? Вы, конечно, отказались…

— Не уверен! Если бы как следует мне привернули бы руки к лопаткам, то допускаю. Но гадать, что если бы да кабы… По-человечески словами — это входит в ритуал… Я никогда не знал ни должностей, ни даже фамилий людей, с которыми общался. На Западе визитки в большом ходу, но большой вопрос, соответствует ли фамилия данной человеку при рождении. При каждой операции выдается полный набор документов, в том числе визиток, с фамилией, соответствующей этой операции.

— С какой другой Вы сравните профессию разведчика — по мере отвращения ли, восхищения ею?

— С профессией киноактера, только в титрах имена не упоминаются. А что касается отвращения — не знаю… Те, которые проливали кровь и те, с которыми я имел дело — очень разные люди. Я думаю, что если на карту будет поставлена профессиональная карьера и даже профессиональный успех, то очень многие из не способны ходить по трупам. В принципе я считаю, что эта профессия без далекого будущего. Надеюсь, хотелось бы думать. Побаивался, даже — как бы не случилось и со мной, думаю, помог и возраст. Про некоторых думаю — как же ты такой умный, туда попал — не вырвешься. В то же время они проявили заботу о моем здоровье, обследование закатили по высшей категории; до поры проявляли большое внимание.