Театр в квадрате обстрела

А утром пришел Аркадий Ефимович и, к неописуемому удивлению ребят, пригласил их на зарядку. Они-то считали, что, пережив тяжкие испытания, заслужили почетный отдых, а тут — обыкновенная прозаическая физзарядка, будто ничего особенного с ними не произошло! Но рассуждать уже не полагалось. Пришлось встать, пойти к берегу Невы, которая оказалась совсем близко, и проделать несколько простых упражнений, которые прогнали сонливость.

— Друзья мои, — сказал Обрант, — через несколько дней вам придется выступить здесь с концертом. Знаю, что вы очень слабы, что танцевать вам сейчас трудно, почти невозможно. Но если хотим, чтобы возродился танцевальный ансамбль, придется сделать невозможное. Это — единственный выход. Так что давайте потихоньку заниматься. Устанете — скажите. Можно будет немного отдохнуть. С чего же мы начнем?

Начали с восстановления крыжачка и гопака. Юные танцоры еле шевелили ногами, падали, садились отдыхать, отирая лоб и тяжело дыша. А Обрант говорил им, что восстановлением старых работ они не могут ограничиться, что придется специально для предстоящего концерта поставить еще и «Красноармейский перепляс».

Пять дней подряд шли на берегу репетиции. Движение согревало танцоров. Бледные лица розовели на холодном мартовском ветру. И когда Валя Штейн получала на всех продукты — ее товарищи кидались к ней с таким энтузиазмом, что становилось ясно: силы постепенно возвращаются. Все ждали встречи с бригадным комиссаром. Первого концерта. Решения своей судьбы.

Тогда же Гена Кореневский решил совершить важный шаг в своей жизни — нанести визит военному парикмахеру, чтобы сбрить подросший на щеках пух. В этот день мальчикам и девочкам подыскали гимнастерки и шинели.

Кореневский шел по дороге, погрузившись в размышления и изящно перескакивая в своих танцевальных сапожках с камня на камень. На дороге стояла «эмка», а возле нее прохаживался высокий представительный военный. Геннадий не обратил на это внимания и проследовал дальше.

За его спиной начальственный голос крикнул:

— Товарищ боец!

Гена шел своей дорогой. Начальственный голос настойчиво звал какого-то бойца, а тот почему-то не откликался на зов. Геннадий, наконец, заинтересовался: оглох парень, что ли?

Обернувшись, Гена обнаружил, что высокий военный звал именно его. Юноша вернулся и осведомился, чем может быть полезен.

— Почему не приветствуете? Почему стоите вразвалку? Ваша фамилия?

Военный старался говорить как можно строже, но получалось это у него несколько искусственно.

— Я ведь не думал, что вы меня зовете, простите, не знаю вашего имени-отчества, — отвечал Кореневский. — Вы меня хотели видеть?

В моторе «эмки» случилось, наверное, что-то очень серьезное, потому что спина склонившегося над ним водителя тряслась.

— Да, соскучился очень, давно не встречались! — сказал высокий военный. — Не видеть вас я хотел, а полюбопытствовать, почему не приветствуете старшего по званию?

— Видите ли, этого я еще не умею, я ведь из Ленинграда, недавно приехал с Аркадием Ефимовичем…

— Нечего сказать, боевое пополнение в нашем агитвзводе! Куда направляетесь?

— В парикмахерскую.

В глазах представительного военного сверкнули искорки и быстро погасли.

— Идите, — сказал он. — И передайте старшему лейтенанту Обранту, что бригадный комиссар велел научить вас для начала приветствовать старших и не носить шинель, как халат!

— Хорошо, товарищ бригадный комиссар, я скоро увижу Аркадия Ефимовича и передам обязательно, не беспокойтесь, — пообещал Гена и отправился дальше. Он не видел, как, глядя ему вслед, хохотали комиссар и его водитель.

Наступило 30 марта — день первого выступления юных танцоров перед военными зрителями. В Рыбацком как раз происходил слет армейских врачей, сандружинниц и медсестер — им и предназначался концерт.

Перед самым выходом Обрант с волнением посмотрел на своих питомцев. Их бледные, изможденные лица производили удручающее впечатление.

— Нет ли у кого-нибудь губной помады? — спросил балетмейстер.

Помада нашлась. И скоро ввалившиеся щеки девочек порозовели стойким румянцем.

Зазвучал гопак. На сцену переполненного зала местной школы выбежали Нелли Раудсепп, Валя Штейн, Геннадий Кореневский и Феликс Морель. Сидевший в первом ряду комиссар Кулик узнал Геннадия, вспомнил недавнюю встречу на дороге и, улыбаясь, наклонился к начальнику штаба, чтобы рассказать ему о забавном случае с мальчишкой, но замер на полуслове. Опустившись вприсядку, Геннадий не мог подняться на ноги. Он делал отчаянные усилия — и не мог!.. Нелли быстро подала ему руку и помогла встать. Танец продолжался. Но вот снова приблизилась опасная фигура, — и все повторилось сначала: Геннадий не смог подняться. Партнерша снова подала ему руку. Военный баянист побледнел. Он не знал, играть ли ему или прервать этот нестерпимый номер, а пальцы сами продолжали привычную работу…

Женщины, сидевшие в зале, не раз видели во фронтовых госпиталях кровь, раны, страдания бойцов. Но они еще не видели детей осажденного Ленинграда. И женщины, сидевшие в школьном зале, плакали, пока звучал и кружился перед ними этот веселый и трагический гопак, пока лихо катилось по сцене «Яблочко», подкрашенное губной помадой, пока из последних сил чеканил ритм «Красноармейский перепляс».

Женщинам хотелось согреть этих детей, обласкать их. Они не знали для этого другого способа, как кричать «браво» и хлопать в ладоши, вызывая ребят на повторение. И они кричали «браво», утирая слезы и улыбаясь.

Бригадный комиссар обернулся к залу и показал кулак. Но никто не понял этого жеста, и зал продолжал неистовствовать. Девочки и мальчики собрались было повторять номер — надо, значит, надо! — как вдруг комиссар поднялся во весь свой могучий рост и крикнул:

— Запрещаю повторять танец! Это блокадные дети, надо же понять!

Зал притих.

Концерт окончился.

— Вот это годится, это нам нужно, товарищ Обрант! — сказал бригадный комиссар, явно намекая на неуспех первоначальной танцевальной группы агитвзвода. — Молодцы ребята! Только, конечно, выглядят плохо. Я сейчас распоряжусь, чтобы сразу же после концерта всех отправили в госпиталь. Надо их подлечить. Это будет им вроде дома отдыха.

Госпиталь № 2237. Мальчики и девочки, приняв горячую ванну, переоделись в белые пижамы. По утрам им приносили по кусочку шоколада, плотно кормили, заставляя побольше отдыхать. За широкими окнами палаты уже висели мокрые сосульки, ярче светило солнце. Между воронок от бомб, у развороченных рельсов, возле разбитых теплушек упруго тянулась вверх молодая трава.

Поздно вечером, когда ребята уже спали, в госпиталь приезжал бригадный комиссар Кулик. Он обходил палаты, задумчиво глядел на спящих и уезжал, иногда так и не сказав ни слова.

Время от времени юным танцорам передавались посылки, которые приходили на фронт от многих советских людей, живших в тылу и работавших для победы. В одной из посылок девочки обнаружили письмо:

Апрель пролетел незаметно. Подростки не выдержали и еще в палате начали разучивать новые танцы и давать концерты для раненых бойцов и медицинского персонала. Не желая отрывать Аркадия Ефимовича от дел в агитвзводе, юные танцоры сами ставили себе танцы, фантазируя, критикуя друг друга. А вскоре, еще до выписки из госпиталя, танцорам пришлось съездить для важного выступления в Ленинград.

Концерт проходил в бывшем дворце Кшесинской. В зале сидели вооруженные бородатые мужчины в тулупах, в полушубках, валенках, перепоясанные ремнями, и с напряженным вниманием смотрели на сцену. То были партизаны, доставившие в Ленинград первый в истории блокады обоз продуктов с Большой земли. После каждого номера они громко кричали «ура» и оглушающе хлопали могучими ладонями.