Гитлер. Неотвратимость судьбы

Но… нашла коса на камень. Адольф продолжал нервировать отца своей непонятной для него мечтой, и тот лупил его почем зря. Для этого он даже носил с собой плеть из воловьей кожи. Дабы доходчивее было…

Почему Адольф решил стать художником? Только потому, что детям свойственна романтика и в своих мечтах они видят себя не скромными клерками, а капитанами дальних плаваний и прославленными военачальниками? Может быть, и так, но все же истинная причина такого желания могла быть скрыта гораздо глубже. Творчество не только давало человеку известную свободу, но так или иначе уводило его из того мира, в котором он жил. А мир этот, судя по всему, Адольфу не очень нравился.

Трудно сказать, почему Алоизу не сиделось на одном месте. Через год он продал виллу и поселился в пяти километрах от Линца в Леондинге, где приобрел небольшой коттедж с садиком и, конечно же, развел пчел. Глядя на гулявшего по полям Адольфа, поведение которого ему все больше не нравилось, он и представить себе не мог, что пройдет всего три десятка лет и приобретенный им дом станет местом самого настоящего паломничества.

К вящему неудовольствию Алоиза, наряду с рисованием у Адольфа появилось и еще одно увлечение — церковь. Судя по всему, та пышность, с какой отправлялись службы, действовала на воображение творчески одаренного мальчика. Внесла свою лепту и чрезвычайно набожная мать, и в конце концов мальчик заговорил о желании стать аббатом. Однако Алоиз и слышать не хотел о сутане, как совсем еще недавно не желал слышать о красках.

Но все было напрасно — Адольф еще больше возненавидел школу. Да и чего можно добиться от человека, который «воспринимал систематический труд как принуждение и подавление личности, которые ему самому следовало практиковать в отношении других»!

Конечно, все это было интересно само по себе, и преподнесенное надлежащим образом знающим и опытным преподавателем не могло не действовать на детей. Но даже здесь Гитлер стоял особняком. И дело было не только в его повышенной эмоциональности, но и в той необычайной легковерности, какой будущий фюрер отличался в юности. Его можно было увлечь практически любой идеей, лишь бы только она не противоречила его собственным взглядам и содержала намек на исключительность.

Вместе с идеями превосходства немцев над другими народами юный Адольф впитывал в себя и ненависть к евреям, которой среди немцев тогда тоже хватало. Если верить некоторым биографам фюрера, он уже в школе начал разделять одноклассников на немцев и инородцев.

Что же касается других предметов, то полнейшее отсутствие интереса к ним сам Гитлер объяснял так: «Школьные задания были до смехотворного легки, и мне удавалось больше времени проводить на открытом воздухе». Его нежелание учиться вовсе не означало, что школа, в которую он ходил, была плохой. Наоборот! В ней работали знавшие свое дело люди, и при желании мальчик мог бы получить хорошее образование. Способности у него были, и учителя отмечали его живой бойкий ум, любознательность и… лень.

Преподаватели не то что не любили Адольфа, но скорее терпели его. Так, доктор Хюмер считал будущего вождя нации крайне «неуживчивым, своенравным, капризным и раздражительным». По его словам, это был худой юноша с бледным лицом, который требовал от своих товарищей безусловного подчинения, выступая в роли вождя.

Но если это и было так, то что здесь предосудительного? В любом обществе, и детское отнюдь не исключение, всегда существует определенная иерархия: в нем всегда есть лидеры, золотая середина и изгои. Иерархии, по меткому выражению Н.А. Бердяева, нет только в куче навоза. А наиболее способные всегда и везде требовали восхищения и подчинения. И первый турецкий президент Ататюрк уже в двенадцать лет говорил о своем «особом предназначении». По всей видимости, не сомневался в нем и Гитлер, а потому предпочитал во всех играх и забавах выступать в роли вожака.

Да и кто в детстве не резок, не заносчив и не хочет командовать? Особенно если учесть, что маленький Адольф на самом деле намного превосходил своих товарищей по развитию и воображению. Вряд ли кто из них был способен беседовать с шелестящими на ветру листьями деревьев, как беседовал с ними во время своих прогулок Адольф. Он всегда держал со своими сверстниками дистанцию, и тем не менее товарищи относились к нему с симпатией. «Мы, — вспоминал его однокашник Йозеф Кемплингре, — все любили его за поведение в классе и на площадке для игр. Он был не из трусливых…»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

На следующий день линцская газетенка «Тагеспост» с глубоким прискорбием известила горожан о безвременной кончине отличавшегося «прогрессивным мировоззрением» Алоиза Гитлера и превознесла до небес его добродетели и домовитость. Не забыл при этом автор некролога и страстную любовь покойного к пчелам.

Как отнесся к безвременному уходу отца Адольф, который, задыхаясь от рыданий, рухнул на гроб отца? На этот счет имеются разные мнения. Одни утверждают, что он тяжело переживал утрату, другие уверяют, что не особенно скорбел. Думается, не правы ни те, ни другие. Да и какую скорбь мог испытывать четырнадцатилетний мальчик по человеку, к которому, мягко говоря, никогда не испытывал симпатии? Испуг, растерянность — да, но долгую печаль — вряд ли. Для этого у юноши еще не было настоящего понимания жизни. Что же касается его рыданий, то это была скорее всего поза, а на самом деле Адольф испытывал известное облегчение, поскольку теперь некому было стоять у него над душой и читать набившие оскомину нотации. Да и будущее — будущее великого художника — виделось ему теперь совсем в другом свете. Особенно если учесть, что прекрасные условия его жизни после смерти Алоиза совсем не изменились. Вдова получала приличную пенсию, и Адольф ни в чем не испытывал недостатка. Если же верить тем, кто считал Алоиза тираном, а его детей жертвами, то Адольфу стало намного лучше, ибо теперь его мать могла без оглядки на «дядю Алоиза» баловать своего ненаглядного сынка: когда тот всего через год после смерти родителя бросил школу, она даже не возмутилась.

Вся беда будущего Рембрандта была только в том, что о своем будущем величии он больше мечтал, нежели приближал его непосильным трудом, без которого вряд ли можно стать не только великим, а хотя бы средним художником. Однако Адольф свято верил в свои выдающиеся способности и не утруждал себя тяжелой работой. И справедливости ради надо заметить: все предпосылки для того, чтобы стать если не знаменитым, то уж во всяком случае хорошим художником, у него были.

Каким бы благосостоянием ни обладала Клара, не задумываться о как можно более обеспеченном будущем для своего сына она не могла. Врачи подозревали у нее рак, и, когда ей подвернулась возможность выгодно продать дом, она вместе с Адольфом переехала в Линц. После вычета долгов по ипотеке и причитающихся Адольфу и Пауле в соответствии с законом об опеке денег у нее оставалось целых пять тысяч крон, что вместе с вдовьей пенсией давало ей прекрасную возможность вести приятную во всех отношениях жизнь.

Адольф согласился, но отнюдь не в угоду матери и желанию покойного отца. Плевать ему было на них! Чтобы поступить в академию художеств, надо было иметь аттестат об окончании средней школы. Стиснув зубы, Адольф продолжил образование, но ничего путного из этого не получилось: он лишь мучил мать, себя и учителей. Чего стоила одна только эпопея с французским языком, без сдачи которого его никогда бы не перевели в четвертый класс!

«Гитлер, — говорил его бывший преподаватель французского языка Эдуард Хюмер, — несомненно, был юношей одаренным, хотя и односторонне; плохо умел владеть собой и, во всяком случае, слыл строптивым, своенравным, упрямым и быстро впадающим в ярость: ему было явно тяжело держаться в школьных рамках. Не был он и прилежным, иначе при своих бесспорных способностях мог бы достигнуть куда большего».