Встреча с границей

— Тебя, конечно, заставляет бегать твой командир?

— Да, на первых порах капитан Воронков «не слезал» с меня, требовал бегать. Потом моя воля стала требовать. Что такое воля, как не мысль, переходящая в дело. Если волю, как и наши мускулы, не упражнять, будешь иметь слабую волю.

Мы распрощались с Василием Шахраем, этим мужественным парнем, по характеру и облику напоминающим чем-то Григория Мелехова. Я открыл блокнот, чтобы записать последние его слова, сказанные по-солдатски мудро, а сам вспомнил слова Толстого: «Думай хорошо — и мысли созреют в добрые поступки» — и тут же их перефразировал: «Думай верно — и мысли созреют в верные поступки».

Эдуард Талунтис

ВОЛК

Это не преувеличение — я действительно подпрыгнул на стуле, когда дежурный, обращаясь к Березину, доложил:

— Пришел диверсант. Ждет у ворот. Пропустить?

Наверное, каждый поймет, какой вихрь мыслей и чувств вызвали у меня эти слова, если добавить, что услышал я их на заставе, в каких-нибудь пятистах метрах от границы. К оконному стеклу вплотную привалилась глухая темень — наступил вечер. А я с утра выпытывал у Березина что-нибудь «такое» — боевое, пограничное. Он же, поднимая плечи и наклоняя голову то на одно плечо, то на другое, с искренней виноватостью оправдывался, что ничего «такого» на заставе не было. И вот вдруг, при мне...

Березин поднялся из-за стола и поправил на поясе кобуру.

— Сколько раз надо говорить? — резко начал он, строго глядя на дежурного, но потом, покосившись в мою сторону, продолжил мягче:

— Ладно, об этом потом... Конечно, проводите сюда.

Я тоже встал, не зная, что делать с блокнотом — оставить его на столе или спрятать. В то же время я испугался, что Березин сейчас попросит меня выйти и я пропущу ценный для меня разговор офицера Березина с только что задержанным диверсантом. Это было бы очень обидно... И я отошел к окну, подальше от двери.

Но Березин не успел ничего сказать. Дверь открылась, и в канцелярию вошел невысокий человек в черном полушубке и валенках. Не взглянув на нас, он поставил в угол тонкую палочку, стянул с головы шапку и только тогда шагнул навстречу офицеру.

Я заметил, что человек приволачивает правую ногу. Глаза у него были колючие, спрятанные под нависшими светлыми бровями. Свалявшиеся под шапкой редкие волосы едва прикрывали широкую лысину. «Неплохая маскировочка — под колхозника», — подумал я.

А Березин... Березин улыбался. Он взял стоявший у стены стул и поставил его возле стола. И сказал, кивнув на меня:

— Наш гость. Знакомьтесь.

— Матвеев, — назвал себя человек.

И когда я тоже представился, он сел на стул, вытянув перед собой негнущуюся ногу. Некоторое время тянулось странное молчание. Березин открыл портсигар и подвинул его ко мне. Я взял папиросу и, недоумевая, закурил.

Матвеев, откинув полу, долго и сильно, словно сердясь, тёр коленку. Потом он запустил руки в карманы и достал кисет и сложенную газету. Самокрутка у него получилась аккуратная. В комнате едко запахло махоркой. Березин сам поднёс ему спичку.

— Вернулись? — наконец спросил он после некоторого молчания.

— Да, утречком, — прохрипел Матвеев, открытым ртом, по-рыбьи, глотая густое облако дыма. — Будь они неладны, эти семинары и совещания. Добро ещё нынче, а к весне-то совсем замучают. Только и шастай в район...

Березин тоже покачал головой, словно осуждая какие-то никчемные совещания. Я же ловил каждое слово, стараясь поскорее понять, кто этот Матвеев и зачем он пришел сюда.

— У вас тут как? — спросил Матвеев, оглядывая стены канцелярии. Горящая махорка просыпалась на пол, и он придавил её валенком.

— Служим, Иван Федорович.

— Это известно.. — Матвеев из-под бровей взглянул на своего собеседника, и мне показалось, что в его хрипловатом голосе прозвучала укоризна и недовольство. Но, видимо, мне это действительно показалось.

— Газеты читаете? — спросил он вяло и равнодушно.

— Зря вы это...

— А ты не обижайся.

Опять потянулось молчание. Березин ногтем царапал стол, а Матвеев, тыкал самокрутку в пепельницу.

— В питомник пройдете? — первым заговорил Березин.

— Нельзя, — словно приказывая, ответил Матвеев. — Не надо собак светом дразнить. — Он провел рукой по губам, стирая горький вкус махорки. — Балуются у тебя ребята с псами, вот что. Пригляди.

Березин слушал, опустив голову. А Матвеев, опять с силой потирая колено, говорил:

— С молодой-то, со щенком тоже так нельзя. А то что это? Собака прыгает фуражку снимать. Жарко парню, видите ль. Приучил. Самому руки, небось, не поднять, собаке команду придумал... Срам один...

— Это вы о Харченко? Я ж ему говорил, Иван Фёдорович. Больше такого нет.

— Нет... нет... — ворчливо повторил Матвеев. — А всё же, как у вас?

Он помолчал, ожидая ответа, и снова запустил пальцы в кисет. Уже сворачивая новую самокрутку, спросил как бы невзначай:

— Слышал, задержали двоих...

— Так это не мы, это на соседнем участке.

— Знаю. Но Динка-то ходила...

Это было для меня новостью. Березин за всё время долгого моего разговора с ним ни словом не обмолвился о каком-либо похожем происшествии. Не таясь, я раскрыл блокнот и приготовился записывать.

— Ходила Динка, верно... Ну, вкратце дело таково. Из заключения убежало двое уголовников. Это далеко отсюда, более ста километров. — Березин явно говорил для меня, чувствовалось, что Матвееву такие подробности были ни к чему. — Воспользовались ротозейством охраны, захватили самосвал и исчезли. Известно, что у преступника одна дорога, а у преследователей тысячи. Где искать? Ну, да это всё предыстория, мы этого не знали. Но когда преступники разбили самосвал о придорожный столб, и случилось это уже вблизи от нас, вот тогда включились и мы. Хотя, надо сказать, с опозданием... Выбросили собаку. Взяла она след и повела.

Березин сделал паузу, чтобы прикурить.

— Двадцать пять километров шла... Ну, знаете, когда собака идет по следу, она летит, да еще инструктора за собой тащит... А погода была похуже нынешней. Оттепель тогда затянулась недели на две... В общем, через двадцать пять километров обессилела Динка, упала. Инструктор отлил её талой водицей, отдышалась она и снова пошла. И ещё пятнадцать километров бежала. Тут наши передали погоню соседям. Они и нашли преступников, в кино те спрятались. А инструктор собаку на руках домой принёс. Вот и всё... Мы, как видите, здесь ни при чем...

Березин знакомым мне движением поднял плечи и развёл над столом растопыренные ладони, словно отдавая мне всё сказанное. Я тут же хотел спросить фамилию инструктора, но заметил, что Матвеев тоже хочет что-то спросить. И я уступил. Но Матвеев сказал другое:

— Хороших кровей Динка. Мах у неё широкий. Когда я ещё говорил, помнишь?

— Да что собака! — не выдержал я. — Солдат — вот кто герой! На нём сапоги, обмундирование тяжелое, автомат...

— Пистолет, — снисходительно поправил Матвеев и снова вернулся к своему: — Как Динка-то после этого?.. Витаминов ей бы добавить, глицерофосфат. Молода ещё...

Теперь офицер Березин бегло записывал то, что говорил Матвеев насчет витаминов и рациона для служебных собак. Имя Динки он подчеркнул дважды. Я не вмешивался. Наконец, Матвеев спросил, не было ли ещё чего на заставе, и встал, рывком подтянув под себя негнущуюся ногу. Шапку он надел у порога и взял свою палку.

— Так на днях обязательно забегу. Посмотрим твоих собак.

— Рад буду, Иван Федорович. Спасибо. — Березин потянулся к крюку за своей ушанкой.

— Да ладно, не провожай. Вон гость у тебя. — Матвеев кивнул мне и вышел.

Березин в раздумье вернулся к столу. За стеклом окна было так черно, словно там кончалось всё живое. Но он, что-то высматривая в этой черной пустоте, долго стоял у окна. Я ждал.

— Перед этим человеком мы в неоплатном долгу, — медленно и тихо сказал Березин. — Ну, наградил его медалью, да разве ею оценишь... Вот вам эта история. Расскажу как умею, а вы уж делайте с ней, что хотите.