Трубач на коне

Отдельные новые сочинения выдерживали только премьерное исполнение, но многие прочно вошли в репертуар трубачей.

То, что трубачи не получили концерта Шостаковича для трубы, - моя вина, и я всегда буду себя казнить за то, что не выбрал в свое время подходящего момента для встречи, все откладывая на будущее.

С Дмитрием Дмитриевичем мы неоднократно встречались в ситуациях, подходящих только для мимолетных разговоров. Это было на концертах, собраниях, даже юбилеях. Где бы он ни находился, его всегда окружали люди. Нередко, прижатый к стене кем-то из официальных лиц или тех, кто стремился показать себя „на дружеской ноге" с великим, он перебегающим взглядом или кивком головы приветствовал каждого второго из чинно шествующей по фойе публики. Несколько раз в подобных ситуациях, улавливая мой взгляд, он скороговоркой, как бы про себя, произносил: „Обязательно напишу, обязательно напишу".

Это было после того, как мы дважды говорили с ним об этом на моих выступлениях.

Шостакович интересовался новой музыкой и посещал концерты с новыми программами. После первого исполнения Концерта-поэмы В.Крюкова он даже написал рецензию в газету „Советская культура", отмечая достоинства сочинения и успех солиста. А после премьеры Концерта для трубы с оркестром М.Вайнберга (дирижировал К.П.Кондрашин) Дмитрий Дмитриевич, придя за сцену, сказал, что это сочинение заслуживает быть названным „Маленькой симфонией". Оба раза, поздравляя меня с успехом, он говорил, что продумывает новое сочинение для меня.

Я видел Шостаковича в Большом зале консерватории на первом исполнении в Москве Концертино французского композитора А.Жоливе с камерным оркестром Рудольфа Баршая, коллективом, тогда еще находящимся в зените славы, и пианисткой Татьяной Николаевой, моей одноклассницей по ЦМШ. Современная французская музыка не часто звучала в Москве. Собрать такой сложный состав исполнителей было тоже непросто. Тем не менее концерт не транслировали, не записали, и от него не осталось и следа, а вновь собраться уже не удалось.

Шостаковичу я поклонялся, боготворил этого человека. Зная тонкость и щепетильность его натуры, никогда не позволял напомнить о себе даже телефонным звонком, чувствуя, что появление его нового опуса для трубы назревало.

Теперь, когда Дмитрия Дмитриевича нет, я понимаю, что в данной ситуации моя деликатность была излишней. Нужна была деловая встреча с реальным звучанием нескольких фраз на трубе, какие обычно становились началом работы композитора над новым сочинением.

По моим наблюдениям, труба была одним из любимых инструментов Шостаковича. В этом можно убедиться, проследив его симфоническое творчество. Тема 1-й симфонии начинается звуками солирующей трубы, и далее во всех симфониях -5-й („бетховенской"), 7-й („военной"), 9-й, 11-й („революционной"), 13-й (на стихи Е. Евтушенко), 15-й - всюду трубе отводится роль носителя важного тематического материала.

Судьба 1-го фортепианного концерта Шостаковича была нелегкой. После премьеры он был забыт.на много лет. Первым исполнителем партии трубы (в Москве) в этом произведении был Леонид Георгиевич Юрьев. Самобытный, неповторимый трубач с божественным звуком, он, к сожалению, играл на трубе очень мало из-за увлечения дирижированием. В итоге мне посчастливилось участвовать в возрождении этого сочинения Шостаковича.

Партия трубы в фортепианном концерте отличается особой тонкостью звучания. Чтобы она могла сливаться со струнными и фортепиано, ее нельзя исполнять оркестровым открытым звуком.

Найти комфортность звучания в этом произведении трубачу очень трудно. В процессе игры все время чувствуешь одинокость, отсутствие опоры. Мне приходилось играть этот концерт с разными солистами-пианистами. Несколько раз это было с Татьяной Николаевой в Германии, с литовским камерным оркестром Саулюса Сондецкиса, с Берлинским оркестром в Швейцарии. Запись по трансляции была сделана из Большого зала Московской консерватории с Викторией Постниковой и дирижером Геннадием Рождественским.

В моем концертном репертуаре есть музыка Шостаковича. Например, я включаю в программы его „фантастические танцы" ор. 1, написанные в оригинале для фортепиано. На трубе эта музыка звучит действительно фантастично.

Думаю, что в наследии Шостаковича еще обнаружатся сочинения с солирующей трубой в разных ансамблях, особенно в его ранней киномузыке. Ведь даже в симфоническом жанре есть сочинение, пролежавшее десятки лет и впервые прозвучавшее в исполнении оркестра Московской филармонии с дирижером К.Кондрашиным. Это 4-я симфония. А совсем недавно Московский квартет имени Бородина предложил мне исполнить с ними найденную музыку ансамбля для струнного квартета и трубы Д.Шостаковича.

Отдавая дань уважения великому композитору, преклоняясь перед ним и, может быть, пытаясь восполнить упущенное, я сделал аранжировку фортепианного концерта, превратив его в концерт для трубы. Авторский материал органично вписался в трубное звучание, и я верю, что этот Концерт со временем приобретет популярность, не уступающую оригиналу. А может быть, в трубном звучании проявится что-то новое, неожиданное, скрытое в музыке этого сочинения. Но это прежде всего зависит от нас, исполнителей, от того, как мы будем представлять слушателям эту музыку.

Что касается этической стороны, здесь проблем я не вижу, „чужую" музыку инструменталисты очень часто заимствовали друг у друга. Делали это и пианисты, вполне обеспеченные репертуаром, а уж нам, трубачам, сам Бог подсказал поступать так.

Гораздо важнее другой - эстетический вопрос. Как играть „чужую" музыку, не испортив ее своим незрелым исполнением, дурным вкусом или манерной игрой? Ведь в нашей практике можно нередко наблюдать, как исполнители берутся играть музыку, до которой еще не доросло их мастерство и мышление, и не чувствуют своей ответственности за ее дискредитацию. Так, для многих студентов и даже известных исполнителей „лакомством" является „Рапсодия" Гершвина.

Мне приходилось слышать такое звучание этого сочинения, что в глубине души я сожалел о своей причастности к появлению на свет этой транскрипции. Почему-то некоторые думают, что, исполняя джазовую мелодию, надо кривляться, демонстрировать „киксы", фальшь, пошлость, при этом чувствуя себя героями и относя" это к специфике жанра. Джаз - это уже классика, и непозволительно портить его плохим исполнением. Музыкантам такого рода хочется вместо аплодисментов крикнуть: лучше грамотно исполни концерты Альбинони или Вивальди, а до „Рапсодии" Гершвина тебе надо еще дорасти!

Вот в этом плане меня и заботит судьба концерта Шостаковича. Как заиграют его трубачи? Что внесут в уже сложившуюся трактовку? Не ошарашат ли „новизной", не повредят ли?.. Тем более, что сама идея трубной транскрипции фортепианной музыки преследовала еще одну цель: продемонстрировать выразительные возможности трубы, которой подвластны любые исполнительские модификации, не уступающие королю всех инструментов - роялю. В известном смысле „отпарировать" знаменитому выражению Генриха Нейгауза: „На трубе - трубят, на флейте - свистят, на скрипке - скрипят, а на рояле - играют"...

Размышляя о судьбе современной музыки, я задаю себе вопрос: куда она идет и куда зашла? Мое широкое общение с композиторами не всегда приносило желанные плоды. Некоторых авторов я просто избегал. Я не понимаю и не принимаю музыки, построенной на обрывочных мелодиях, конвульсивных аккордах или отдельных звуках. Для меня неубедительны объяснения, что такая музыка якобы отражает современную действительность. Да, наша действительность порой ужасна и уродлива. Но наряду с социальными, политическими, экономическими, экологическими проблемами жизнь характеризуется гармоничным цветением природы, радостью созидания и бытия. Да и не везде и не во всем ужасна, мрачна и надломлена жизнь. Если человек рождается, чтобы творить добро и совершенствовать мир, то музыка должна помочь ему делать именно это: на то она и музыка.