Сергей Фудель

В «средневековом лесу» подвижнических творений Фудель старался указать начинающим читателям «евангельскую тропу», которая и является подлинной магистралью православной аскетики. Автор определял ее как «борьбу с телом смерти во имя созидания тела нетленного» [307]. По глубокому убеждению С. И. Фуделя, церковная эпоха, наступившая с падением иллюзий о возможности существования христианского государства, неуклонно возвращается к первохристианству. Конечно, не в смысле археологической реставрации или реформаторства в духе «живоцерковников», которые также претендовали на возрождение раннехристианских норм. Первохристианство как всецелую сосредоточенность на Христе и отделенность от мира сего, как открытость к творчеству новых форм древней силы и совершенства надо искать не позади, а впереди, в грядущей истории. Вместе с тем первохристианство в понимании Фуделя — как вера, ищущая своей первой любви, как продолжающаяся Пятидесятница — живет в Церкви всегда. Оно присутствует в подвиге мучеников, оно сияет в очах тех, кто идет истинным путем Отцов, верных последователей Учителя. «Чем больше внимаешь их словам, тем все больше вдыхаешь воздух первохристианства» [308]. Дать в душе простор для любви Божией, которая способна и дальше вести человека в его личном подвижничестве, то есть долгой борьбе за любовь, — в этом видел Сергей Фудель главную суть учения Отцов. В таком именно смысле он называл истинное монашество непрекращающимся первохристианством.

Распространенному пониманию православной аскетики, в котором на первых местах выступают страх и послушание, Фудель противопоставлял аскетику любви, утверждая, что только любовь к Богу, как первоисточная сила, которой питается сердце, может довести до Бога, может породить в душе человека живую веру и побудить к истинному подвижничеству. «Отцы сказали нам слово, взятое из самого сердца первохристианской Церкви: “Любовь есть источник веры!”» [309] Любовь вводит в сердце непрестанную память о Боге. Хранение этой памяти в эпоху духовного оскудения — вот в чем автор видел главную задачу христианина — современника. Все меньше становится в мире помнящих Господа, «и небо без них все строже, и осень все холоднее». Смысл жизни и призвание оставшихся — тем более ответственное, чем их меньше — Фудель выражал предельно просто: «Теплом своего дыхания бороться с холодом мира» [310].

Отцы определяют память Божию как движимую любовью жизнь человеческого духа, стремящегося к постоянному единению с Богом. Это единение обретается прежде всего в молитве. Но и молитва может стать лишь механическим действием, если нет искреннего искания Бога всей жизнью. «Богу нужны не наши “правила”, а наша любовь» [311]. Искреннее принятие Евангелия означает изменение жизни, неизбежный отказ от привычных и спокойных представлений о ней. «Божественный покой Евангелия достигается через великое беспокойство души о том, чтобы этого покоя достигнуть» [312]. Это беспокойство, или спасительная печаль, соединенная с памятью смертной и надеждой на бессмертие, — единственный путь к Богу. Не оставляя своих земных дел, человек, ищущий спасения, обретает подлинное достоинство и избавляется от нервной суеты, «обретает поступь вечного существа.<…>Он начинает слышать иные миры, и на его голову, утомленную зрелищем земного тления, веет воздухом освобождения» [313]. Путь восхождения к совершенной любви начинается от первоначальной любви и веры, какими бы малыми они ни были. Смирение и покаяние как постоянное дело преображения жизни, как отречение от греха, отказ от всего, что мешает идти за Христом, сопутствуют вере и любви. Взаимным отношениям веры, любви, смирения, самоотречения и страха Божия, то есть боязни утратить обретенное сокровище любви к Богу, посвящены проникновенные страницы «Пути Отцов».

Ярко и убедительно раскрывает Сергей Фудель учение Отцов о духовном подвиге как усилии человека в его устремленности к Богу. Подвиг есть ответ Богу, данный не словами, а всей жизнью. Он включает триединство молитвы, воздержания, любви. Но

(/граница рукописи «Путь Отцов». [1950–е гг.] Автограф. ЦРЗ. Ф. 8. On. 2. Ed. хр. 1. Л. 6

Царство Божие — не плата за труды. Оно обретается как дар. Горделивое подвижничество, древняя болезнь фарисейства, уводит человека и от Бога, и от подлинного познания себя самого.

Нельзя недооценивать значение воздержания, которое освобождает душу от неестественного рабства страстей, чтобы идти за Богом, а тело делает достойным вечности. Однако всякая ненависть к телесной стороне жизни человека чужда пути Отцов, устремленному к воскресению во плоти. Духовность — это не презрение к телу, а преображение всего человека Духом Божиим. Неизменным святоотеческим принципом было и остается подчинение телесного подвига (пост, ограничение сна, отказ от комфорта), помогающего в борьбе с телесными страстями, — «внутреннему деланию», то есть освобождению от душевных пороков, ибо лишь «очищение души может надежно изгнать не только душевные, но и телесные страсти» [314].

Говоря словами древних и позднейших Отцов о посте, о послушании, терпении, смирении, памяти о грехах, Фудель возвращает читателю подлинный, первоначальный смысл этих аскетических понятий, который порой кажется как будто стершимся от долгого и не всегда верного употребления. Вместе с тем ценность этих и всех других аскетических добродетелей относительна: нельзя забывать, что целью всякого подвижничества является обретение совершенной любви. «Ведь на суде Божием с нас не спросят, постились ли мы, молились ли, но только — любили ли мы? Так как этот вопрос все включает, и это будет Страшный суд любви» [315]. Любовь к людям не поддается фальсификации, она требует идти на жертвенный путь креста, забыть о себе и искать в людях Бога. И именно она удостоверяет, что воздержание и молитва действительно приближают нас к Богу. Как бы далеко мы ни отстояли от завершения пути Отцов, озарения святых помогают не сбиться с дороги.

Приложение «О жизни в миру», которым завершается книга «Путь Отцов», посвящено развитию темы «монастыря в миру», воспринятой Фуделем от отца Валентина Свенцицкого, с которым он разделял заключение в Бутырской тюрьме в 1922 году, а тремя годами позже встречался в Москве, когда оба вернулись из ссылки: Свенцицкий — из Пенджикента, а Фудель — из Зырянского края. В этот, последний и недолгий московский период [316] отец Валентин проповедовал, что новая эпоха гонений на Церковь настоятельно требует создания «невидимого монастыря в миру<…>, дабы те побуждения, которые влекли людей в монастырь, нашли себе удовлетворение здесь, в миру, ввиду невозможности уйти за каменные монастырские стены.<… >Человек<…>, и не уходя из мира, должен идти по пути такого же внутреннего делания, которым шли люди в условиях прежней монастырской жизни» [317]. По воспоминаниям Фуделя, горячая проповедь отца Валентина в это время побудила многих стать на путь молитвенного подвига, искать непрестанного горения духа. «Молитва, — говорил он, — воздвигнет стены вокруг вашего монастыря в миру» [318].

Впрочем, Свенцицкий не проповедовал чего‑либо по существу нового: идея «монастыря в миру» имела широкое хождение в Русской Церкви в начале XX века и связывалась также с именами глубоко почитаемых московских протоиереев Валентина Амфитеатрова (t 1908) и Алексия Мечёва.